Моя звезда

– В общем, - теперь роль виночерпия взял на себя гость, уже он следил за приближением золотистой кромки к едва заметной метке, а она следила за его лицом, затенённым растрёпанными космами и озарённым той самой, отпечатавшейся в памяти улыбкой, - дело, наверное, в том, что мы, призраки, чертовски сентиментальные создания. Мы привязываемся к своему образу, к местам, где жили — вот, твои Метленды из своего обожаемого дома даже шагу сделать не могут, или же где умерли — более нормальные призраки проявлялись бы где-нибудь на берегу вашей сраной речки… Как в ней утонуть можно было суметь? Там же воробью по колено? Ничего странного, что они долго не могли в это поверить…

– Но когда их переполняют эмоции, они становятся мокрыми. Иногда при этом — ещё и невидимыми. По появляющимся на полу мокрым следам и лужам, в которые вода стекает как будто из ниоткуда, можно понять, что папа или Диллия опять с кем-то поссорились по телефону и Адам с Барбарой не знают, как их успокоить. Они порой принимают близко к сердцу всякую ерунду.

Битлджус отставил к ней поближе наполненный стакан, звякнул об него своим, опрокинул в кривозубую пасть добрую половину, довольно крякнул.

– Эмоции, именно. Движущая сила нашего взаимодействия с физическим миром и вообще самого нашего существования. Мы, призраки, и есть отделённые от бренного тела, сконцентрированные в холодную потустороннюю дрянь эмоции. Мёртвой плоти ни в одном из нас ни грамма, она вся законным порядком упокоена с цветами и непонятно чем провинившимся псалмом. Осталась память о ней, сожаление о недожитой жизни или негодование о внезапной или слишком мучительной смерти, и это всё обеспечивает очередному остолопу вроде твоего Метленда, типичный представитель как раз, возможность воспроизводить на своём носу очки, которые ему фактически-то уже больше не нужны, как и самый нос, и даже взаимодействовать с физическим миром. Будь то поднять стакан, ущипнуть за задницу домработницу или напрудить лужу, собрав совершенные в своей примитивности молекулы из атомов, в которых обычно недостатка нет.

Лидия кивнула. Всё звучит логично и даже, в общем-то, научно… ладно, квазинаучно. С водой, действительно, никаких проблем быть не должно, что-то такое говорил и Адам, только куда более неуверенно, потому что сам не понимал в точности, как он это делает - «всё это появляется как будто из меня самого», воду можно просто конденсировать из воздуха — какая-то влажность в нём всегда имеется, хотя, пожалуй, не в последние летние денёчки, можно и телепортировать из речки… наверное… по идее это уже вариант сложнее.

– Всё это вещественное сущее, - Битлджус с чувством постучал костяшками пальцев по кромке столешницы, - состоит из атомов, которые суть мелкие невыразительные частицы, но смотря сколько и в каком порядке их скомпоновать… Весь мир — огромный и безумно увлекательный конструктор, в основном собирающийся, увы, без всякого нашего участия, но иногда, совсем немного, мы можем внести свою скромную лепту. Для соединения элементов нужна энергия, а мы — оппачки — она и есть. Вот как-то так.

Он откинулся на спинку кресла, оно сухо скрипнуло, покачиваясь, качнулась в висящем в крючковатых пальцах стакане золотистая жидкость. Вторую лапищу Битлджус запустил в карман, извлёк крупного, глянцевито поблёскивающего жука и с громким хрустом и чавком слопал.

– И это ты сейчас тоже… создал?

– Неа. Мёртвый не может создать ничего живого. Ничего по-настоящего живого, не являющегося зрительной иллюзией, - по ладони призрака проползла карикатурная, мультяшная змейка, повернула к Лидии пучеглазую физиономию, демонически расхохоталась и растворилась в воздухе, - а этот приятель по крайней мере был живым когда-то. Это у меня вроде ваших чипсов, таскаю в карманах — неплохой перекусон, но тебе не предлагаю. Что, я ответил на твой вопрос? Конечно, нет. Это тема часа на три непрерывной лекции, пару фолиантов — некоторые энтузиасты, кстати, пишут, для подробного её изучения, вообще, ты несколько ограничена во времени. Это, конечно, временное ограничение, снимется однажды… Главное — общий принцип ты поняла.

Вторым богатырским глотком осушил стакан, закусил ещё одной своей «чипсиной».

– Ты же мёртв. Мёртвым не нужно ни есть, ни пить.

– И тем не менее, ты встретила меня с этой бутылкой. Сама как-то разрешишь это противоречие?

Она молчала, созерцая лёгкую дрожь золотистой глади в собственном, нетронутом стакане.

– Ладно, ты говорила — вопросы. Множественное число предполагает, что вопросов как минимум два, или я не прав? Что ещё ты хотела знать?

Она всё-таки повернулась, найдя пока компромисс в том, чтоб смотреть на его руки, не на лицо.

– Эта ваша контора… Канцелярия. Что это такое и зачем? Извини, моим примитивным восприятием живого это выглядит какой-то дичью. Вы, блин, мёртвые! Какой может быть официоз, какие правила, какая бюрократия? Чего ради?

Призрак положил подбородок на сцепленные руки, наклонился в её сторону.

– Этот вопрос мне нравится даже больше предыдущего. Прямо так и тянет рассыпаться в комплиментах, аж самому от себя тошно. Ну, если кратко, по верхам… Место, где время от времени загорают твои Метленды и ещё неопределённое число неудачников, называется — Междумирье. Как думаешь — почему? Даю направление мысли — между какими мирами это место?

Его пустой стакан, бликующий падающим на него по касательной солнечным лучом, пробивающимся в щель слухового окна, вызывал в ней своей пустотой какой-то неуют почти физический. Как что-то неправильное, несоответствующее, наверное, серьёзности поднятых тем. Поэтому она подняла бутылку — теперь она была несколько легче.

– Между миром живых и… миром мёртвых. Настоящим миром мёртвых, окончательно мёртвых, так сказать.

– Умница девочка. Просто класс, на лету всё ловишь.

– То есть, это своего рода чистилище?

Он принял у неё стакан, и она сделала вид, что не заметила, как соприкоснулись их пальцы — а если точнее и честнее, раз уж за серьёзными вопросами и ответами они тут собрались — это прикосновение не вызвало в ней никакого ужаса. Потому что было оно не злонамеренным, бытовым, недолгим — или потому, что в конце концов они вернутся к этому тоже глубокому и злободневному вопросу, зачем она сама вызвала то, что напугало её до усрачки. После всех антимоний.

– Ага. Как я уже сказал, призраки — штука безобразно сентиментальная. Расстаться с жизнью, может, и легко, ежегодно тысячи горемык делают это даже добровольно, и я кстати не собираюсь их сейчас осуждать, житуха у некоторых и правда… вертел я такое счастье сама догадываешься на чём. Расстаться с памятью о жизни — тяжелее. С воспоминаниями о хорошем и плохом, с надеждами и разочарованиями, с любовью и ненавистью… практически невозможно. И это всё превращается в нечто, понимаешь, такое — груз не груз, мне не очень нравится это слово, слишком однозначное — с чем совершенно невозможно уйти дальше… Про это «дальше» меня не спрашивай, я о нём не знаю и знать не хочу, но из того, что я за свою долгую нежизнь слышал, я понял — это возможность воплотиться на свете вновь, или рай и ад, или даже великое ничто буддистов, все представления о посмертном будущем удивительным образом оказываются верными. Но для этого покойный должен отцепиться вот… от этого всего. От любимого дома, дурацких очков, свадебных фотографий, прокручивания в памяти, как неопознанный урод, которого так, кстати, и не поймали, втыкает тебе ножик в печень, от оставленных на этом свете родственников, совершенно не важно, льющих безутешные слёзы или пляшущих на могиле… Быть готовым оставить это всё и идти дальше. Ни один междумирец вот так прямо с ходу к этому не готов. Он с безобразным щёгольством таскает прижизненную физиономию и смертные повреждения, он с упоением кружит над своим хладным трупом, над своей зарастающей могилой, над руинами своего дома, он в лепёшку расшибётся, чтоб поподглядывать за жизнью правнуков, для которых он не более чем воняющий нафталином факт истории… Всё это превращает коридор, по которому покойники должны быстро и законопослушно шмыгать из пункта А в пункт Б, в полноценный такой дурдом. А в дурдоме необходимы санитары и главврач. Не можешь прекратить безобразие — так хоть возглавь его. Покойники, не смирившиеся с тем, что они покойники, или смирившиеся на словах, очень держатся за это вот подобие физической формы, за то, чтоб хлопать саваном и греметь костями, и за всё прочее, что они сентиментально притащили с собой из жизни — и поэтому для них выстраивают всю эту загробную бутафорию — столы, бумаги, штампы, двери и пороги, и более того — улицы с домами, крылечками и соседями, и более того, - он снова всосал в себя содержимое стакана, - еду, выпивку, прочее разное…