Страница 248 из 320
«Да расстрелять ее надо, без суда и следствия. Как при Сталине!»«Ничего, девочки, ей это так не пройдет! Земля круглая, все вернется, все аукнется!»«Да чтоб ты сама газа нанюхалась, дура полоумная!»И дальше, бесконечно, одно и то же — чтоб ты сдохла, чтоб слезами матерей, чьих детей чуть не сгубила, захлебнулась, чтоб тебя расстреляли, пожизненно в камеру-одиночку посадили, руки отрубили и кислотой глаза выжгли, чтобы не писала больше всякую гадость.Время остановилось для меня, и я чувствовала, что все глубже и глубже погружаюсь в черную воду, которая прибывала с каждым новым комментарием, заполняя собой нашу комнату, двор, весь мир. Выбраться из нее у меня не было сил. Впервые столкнувшись с такой силой массовой злобы и порицания, которые прорвали границу между экраном компьютера и реальностью, я оказалась не готова этому противостоять. Моя уверенность в собственной стойкости, в том, что мне ни по чем насмешки зазнавшихся коллег по цеху, а удары злобных критиков делают только сильнее, рассыпалась на глазах под влиянием той искренней ненависти, которой поливали меня обычные люди с улицы, те самые читатели, для которых я когда-то хотела сделать так много.И если бы нам довелось встретиться на пустынной дороге, эта толпа возмущенных и обличающих, не думая, забросала бы меня камнями, учинив самосуд, о котором говорил Марк, а я не восприняла его слова всерьез. Но для того, чтобы сломать во мне последнюю опору, которая удерживала от отчаяния, давала надежду на то, что я выстою и смогу доказать свою правду, не нужно было даже попытки реального общения. Я была раздавлена, убита и разорвана на части каждым из этих острых, пропитанных ненавистью слов.По-прежнему не чувствуя своей ответственности за происходящее, я понимала лишь одно – если даже читатели отвернулись от меня, значит я - никудышний писатель. И все это время я заблуждалась, думая, что в моих силах хоть что-то изменить, раскрыть и донести кому-то свои ненужные мысли и убеждения.Нет, ничего это не было. Никогда не было. Я тоже бродила среди иллюзий, ничем не отличаясь от нашей богемной тусовки, от Мари, от Зорана. Только их фантомы назывались «Вдохновение» и «Связь с астральными мирами», а мой, самый злой и насмешливый призрак носил имя «Я могу что-то изменить в сознании людей».Какая непростительная, пустая самонадеянность. И теперь я заслуженно несу за нее наказание.Ну и пусть, пусть так будет. Это даже справделиво. Я не буду возражать, не буду защищаться. Я просто устала, смертельно устала и больше ничего не хочу. Не хочу доказывать, спорить, бороться, противостоять и писать больше — не хочу. Не хочу и не буду, никогда. Мне не для кого это делать. Незачем. Никто не хочет перемен. Никто не хочет новой жизни. Везде лишь эта черная вода ненависти, осуждения, неприятия. Она повсюду. Она поглотила все.И только когда я вновь увидела перед собой лицо Марка, слабая надежда на то, что мне удастся выплыть, выдохнуть из легких черную жижу отвращения, которой поливали меня сотни незнакомых людей, шевельнулась внутри. Мне было все равно, что он застал меня на месте преступления, что я попалась с поличным, нарушив его запрет на любые контакты с миром. Наказать меня больше, чем я сама себя наказала, увлекшись своими глупыми мечтами, было невозможно.Растерянно опустив голову и продолжая рыдать так, что зубы стучали о край стакана с водой, которой Марк пытался меня напоить, я просила только об одном — чтобы тот план, которому я раньше так противилась, поскорее осуществился.- Забери, забери меня отсюда, пожалуйста! Делай все, как надо, как решил… Я глупая, наивная, неблагодарная, я только врала, тебе и себе… Врала, что мы сможем что-то придумать, что мы сможем научиться жить каждый по-своему, что мое творчество имеет какой-то смысл. Ты был прав, с самого начала прав! Еще когда запретил мне ездить в летний лагерь, помнишь? Нет, еще раньше, когда я впервые пришла к вам домой на интервью, а ты рассердился на то, как я себя вела. Как же ты был прав, Марк! Всё это глупые, злые люди… и они мне абсолютно не нужны… И я им – тоже… Для них я всего лишь цирковая обезьянка, забавная и смешная, которая должна развлекать их, так же, как и сотни других. Им было интересно просто веселиться, а я думала о каком-то долге, о предназначении… Глупости, какие глупости! Не хочу! Ничего не хочу больше! Хочу уехать с тобой и жить, как когда-то, давно, когда мы были детьми, помнишь? Помнишь, Марк? «Какого цвета крыша будет в нашем доме? Красного… Ведь это наш любимый цвет» Не хочу больше здесь оставаться, хочу туда, в наш дом с красной крышей. Ты же купишь его для нас?Марк молчал, не спеша с ответом, лишь крепче прижимая мою голову к своей груди. По едва уловимой дрожи в его руках и по тяжелому прерывистому дыханию я догадывалась, что ему сейчас ничуть не легче, чем мне. Ведь он знал все с самого начала. Именно от подобных ударов и жестоких разочарований он пытался меня уберечь. Я же нарушала все его запреты, наивно полагая, что он просто сгущает краски. И вот теперь я расплачивалась за все. Мы расплачивались за все. Переживая нашу боль на двоих, мы не делили, а лишь умножали ее.Внезапно его пальцы, успокаивающе гладившие меня по голове, напряглись, сжались в кулак, сминая мои волосы, и, резко потянув вниз, он заставил меня поднять лицо и смотреть на него без малейшей возможности пошевелиться. В этом его жесте сквозило столько ярости – на себя, на меня, на ту ловушку, в которой мы оба оказались по своей беспечности, что я понимала – любые слова излишни. Я была виновата перед ним даже больше, чем перед собой.- Ну почему, Алеша? Почему ты меня опять не послушала! – его голос был сдавленным, будто он разделил со мной слезы разочарования. - Зачем в любом болоте тебе нужно непременно достать до самого дна! Что ты снова делаешь с собой? Зачем?! Ради чего ты себя убиваешь?!Я лишь продолжала молчать, растерянно глядя в его странно блестящие глаза, понимая, что у меня нет и никогда не будет ответов на эти вопросы.