Страница 168 из 320
Я в ответ на это лишь послушно кивала, стараясь не показывать своей усталости.
Мне было стыдно признаваться учителю и себе самой, но к началу зимы я действительно выдохлась. Так хотелось хотя бы немного поспать - всю ночь, как нормальные люди. В самых смелых мечтах я видела себя просто лежащей в кровати весь день, попивающей чай и читающей книгу, но теперь это было непозволительной роскошью. Поэтому я лишь закидывала в рот пару зерен кофе, пережевывала их для того, чтобы успешно пережить очередную полубессонную ночь и смело заправляла в печатную машинку новый лист бумаги.
Я должна была победить эту рукопись, победить себя, дописать роман, пока поймала волну, не зависнуть на паузе в самом конце. Одни только воспоминания о прошлогоднем ступоре вгоняли меня в ужас, от которого на лбу выступал липкий пот и решимость, с которой я двигалась к финалу, только удваивалась.
Окончание моей работы пришлось на последний месяц года, завершающего двадцатый век, когда не только вся страна, но и мир находились в волнующем предвкушении миллениума. Всего лишь через несколько дней цифры «2000» на календарях должны были смениться революционно новой датой - «2001». И в одну из таких снежно-морозных декабрьских ночей я дописала последнюю главу истории, которую к тому моменту любила и ненавидела одновременно.
Мое первое литературное детище, как настоящий ребенок, так сильно сроднилось со мной, что за шаг до конца пути я застыла в нерешительности, не находя в себе сил порвать с ним связь, напечатав финальное «Конец». Сидя перед печатной машинкой в полной растерянности и глядя, как за окном неспешно падает снег, я чувствовала почти мистический страх. Внезапно мне показалось, что если я поставлю последнюю точку сейчас, в полном одиночестве, за несколько минут до рассвета, то первых лучей солнца так и не увижу. Что всему действительно придет конец. В шаге от конца пути я просто побоялась оборвать нить, связующую меня с новорожденным романом и остаться одной, в абсолютной темноте и пустоте.
С трудом понимая, что делаю, я добрела до телефона, и, несмотря на раннее утро, набрала телефон Вадима.
- Привет! Не спишь? Уже не спишь? Ну, значит просыпайся окончательно и приезжай. Как зачем? Напечатаешь вместо меня слово «Конец», - пошутила я, пытаясь говорить бодро и весело, но язык заплетался, и моя речь могла сойти за разговор не совсем трезвого человека.
Возможно, для кого-то подобное предложение прозвучало бы полной ересью, да еще и в такое странное время, но Вадим, с нетерпением ожидавший финала, примчался сразу же, в рекордно короткий срок, не смотря на расстояние между нашими домами и небольшую метель, затруднявшую проезд на дорогах.
Уже спустя полчаса он ворвался ко мне, свежий с мороза, обдавая с порога колкими снежинками и волнующим ароматом скорого нового года.
- Рукопись – сюда, быстро! - вместо приветствия бросил он свою коронную фразу.
Пока учитель читал последние два десятка страниц, я напряженно всматривалась в его лицо, пытаясь угадать, что он чувствует. Я очень хотела увидеть, как Вадим встретит окончание этой истории, мне был важен каждый нюанс, каждый оттенок эмоции, которые способен был вызывать текст.
Смерть моего героя была окрашена в другие тона, нежели уход Ярослава. Если Яр сделал это осознанно, попрощавшись со всеми, кто ему дорог, то его литературный собрат, так и не сумевший побороть страсть к саморазрушению (в отличие от меня, причинявшей себе боль ожогами, он «облегчал душу», нанося глубокие порезы) – в какой-то момент просто не удержался от того, чтобы пойти чуть дальше. Навстречу смерти, а не очистительной боли.
Здесь не было объяснений, не было писем, не было тоски и печали его настоящих друзей. Мой герой был и остался катастрофически одинок - и выбору опустошенного, больного, отвергнутого всеми человека, я посвятила заключительную главу, не жалея красок и откровенности для того самого мира, на который ему теперь было так же искреннее плевать.
Возмездия в истории, как и в реальной жизни, не было. Виновник болезни героя, которого я преподнесла так же, как и Яр - размыто и общими фразами, будто бы стараясь удержать последний его секрет от людей - продолжил свою беззаботную жизнь-пиршество, не опасаясь наказания или ответственности. Умирая, герой прекрасно понимал, что общество осудит его, а родители, погоревав для галочки, так и не попытаются узнать сына. И никто, ни одна живая душа не пожалеет о его уходе.
Но ему было все равно. В смерти он искал того, чего не нашел при жизни - умиротворения. Чтобы не нужно было больше ждать одобрения, понимания, приятия, не пытаться уйти от любви, которая будто яд, разъедает изнутри. Именно в этом, в полной самодостаточности и отречении я увидела секрет его счастья.
За эту самую мысль и зацепился Вадим, после того, как последняя страница была прочитана.
- Концовка конечно... интересная, - прокашлявшись, заговорил он осипшим голосом. – Написано мощно, сильно. По стилю и форме у меня нет претензий, пробирает. Но Алексия, откуда эта безнадега в твои двадцать лет? Почему такой депрессивный конец? Меня будто камнем придавило - так я известный чурбан. А представь, как запоют нервные святоши? И, надеюсь, ты понимаешь, что история с таким финалом получается совсем уж неформат. Да восемь из десяти издательств сразу же откажут нам именно из-за «пропаганды суицида» или какой-нибудь подобной хреноты. Хотя, ладно, черт с ним, с форматом… Писать по канонам давно неинтересно, а с издательствами мы еще повоюем. Но зачем, скажи мне, напускать столько чернухи, написанной, не спорю, отлично и с надрывом, но... Неужели это та самая основная идея, ради которой ты все затеяла?
- То есть, концовка кажется тебе слабенькой? - чувствуя, как все холодеет внутри, переспросила я. - Не оправдывает всей той работы, которую я... которую мы с тобой проделали?