Страница 126 из 320
И я засмеялась в тот момент. Засмеялась сквозь слезы. Мощная энергетическая волна Вадима Робертовича будто бы прошла сквозь меня, заряжая уверенностью в том, что рано еще соскальзывать вниз. Можно пока и побороться.
Только такой человек, как он, мог найти позитив в сложившейся ситуации. Слова Ярослава о том, что во всяком прекрасном явлении однозначно червивая сердцевина, были разбиты в пух и прах всего лишь этими тремя уверенными фразами.
Еще какое-то время мы молчали, застыв на своих местах. Потом Вадим Робертович, снова прокашлялся, и будто стряхнув с себя оцепенение, развил бурную деятельность. Он усадил меня за стол, а сам вернулся в прихожую, закрыл входную дверь, которая так и осталась открытой с момента его стремительного возвращения в мою жизнь.
Когда он пришел обратно, я застыла на табурете в той же позе, положив руки на стол, словно демонстрируя улику.
Вадим Робертович присел напротив.
- А теперь скажи мне, зачем ты это делаешь? Ведь ты сама себя так наказываешь? Или может... разрешаешь кому? - чувствовалось, что он немного смущен необходимостью подобного деликатного разговора, но решимости разобраться в ситуации не теряет.
- Я сама. Мне так легче.
- Легче от чего?
- Боль в теле заглушает боль, которая внутри.
- И что это за боль? От чего она?
Я запнулась. Вот так, сразу, трудно было назвать все причины, ну и кроме того, я не могла раскрыть тайну Ярослава.
- Я... я не могу тебе сказать, - тихо ответила я, пригнув голову, ожидая новой вспышки гнева со стороны учителя. Но я ошибалась.
- Хорошо. Я понимаю. Хотя ни черта я не понимаю, если честно. Но ты сама мне расскажешь, когда будешь готова. Вот только, Алексия... Ты должна уяснить, что ничего этим добьешься. И себя не спасешь и проблемы не решишь.
- Да, знаю, - еще ниже нагибаясь к столу, ответила я.
- А ну-ка прекрати изображать из себя плакучую иву, - резко одернул меня он. - Смотри на меня! Тебе нечего стыдиться. Все, что бы ты ни сделала - это все ты. Нет идеальных людей, все ошибаются. Так что умей глядеть в лицо собственным ошибкам. И не вздумай пасовать! Или ты их - или они тебя. Ты поняла меня, птичка?
Я неуверенно кивнула, осознавая, что сейчас нахожусь в положении более уязвимом, нежели представший перед толпой зевак одинокий, беззащитный человек. Я сидела перед Вадимом Робертовичем с развороченной наизнанку, обнаженной душой. И то, как он бережно обращался с ней, давало мне силы хоть немного, несмело, но все же, попытаться подняться с колен.
- Послушай. Как бы ни было сложно - ты должна это прекратить. Понемногу, постепенно. Когда тебе в очередной раз станет плохо - ты звони мне, - он внезапно осекся. - У тебя здесь есть телефон?
- Есть, - неуверенно пробормотала я.
- Уже, лучше. Правда, ненамного. Но все равно! Звони мне домой. Среди ночи, хоть в два часа, хоть в три. Если будет совсем хреново - бери такси и приезжай, я оплачу дорогу. Да только это все пустышка, все ненадежно... - больше обращаясь к самому себе, заговорил он. - Я прекрасно знаю, что когда висишь на волоске, проще сделать какую-то глупость, чем ухватиться за соломинку. Но ты попытаешься? Пообещай хотя бы попытаться! Потому что дальше так нельзя: ты что-то сделаешь с собой, а я потом не смогу жить с чувством, что проглядел, не уберег… Знаешь, - внезапно он обжег меня взглядом, в котором читалась готовность идти до конца. - Я сейчас в пяти минутах от решения взять тебя и перевезти к себе. Насильно. Потому что ты будешь сопротивляться, я знаю.
Я испуганно вздрогнула. Нет, этого нельзя было делать, категорически!
- Не надо-не надо, я справлюсь! - пообещала я так горячо, что Вадим Робертович, слегка изменившись в лице, еще сильнее впился в меня пристальным взглядом:
- Точно? Вот, ты испугалась. Это хорошо, хоть какой-то рычаг, на который можно надавить. Тогда я предупреждаю - если только не найду тебя завтра в университете или ты не возьмешь трубку, когда я позвоню на домашний, знай, я вернусь сюда, и ни твой придурошный жених-сожитель, ни соседи, ни один живой человек меня не остановит. Я запру тебя в своей квартире до полного выздоровления и устрою такую терапию, что мало не покажется! Я буду кормить тебя с ложки и приносить ночной горшок - да, горшок, Алексия, именно тот, о котором ты подумала, не цветочный! Пока что - с нажимом произнес он, - перед тобой два варианта: либо готовность бороться за жизнь без ненависти к себе, либо мой полный надзор. А это хуже, чем в тюрьме.
Я понимала, что учитель не шутит, и эта агрессивная готовность отвоевать меня у самой себя пугала и восхищала одновременно.
Я даже не смогла возразить, что нет никакого жениха-сожителя, что я сама, так же как и Вадим Робертович, спасаю чужую жизнь. И что мне действительно очень-очень нужна крепкая, незыблемая опора, к которой я могла бы прислониться, черпая силы для нового дня и потрясений, которые он способен принести.
- И знаешь что, - продолжал мыслить вслух Вадим Робертович. - Ты пиши. Я серьезно тебе говорю, пиши об этом. Творчество - мощный переключатель, попробуй перенести боль на бумагу, а не глушить ее другой болью. Мы не будем больше клин клином, да, Алексия? Мы попробуем перехитрить эти твои приступы. Не дадим им сломать тебя, - он осторожно прикоснулся к моим рукам, заставляя вздрогнуть от неожиданности и легкой боли.
Но жест учителя был таким мирным и успокаивающим, что очень скоро я перестала чувствовать даже вечное жжение и зуд. Вадим Робертович мгновенно уловил некий намек на расслабление, которое охватило меня от его уверенного и в то же время аккуратного прикосновения:
- Вот так лучше. Я серьезно говорю, рано ты сложила оружие. Ничего непоправимого не произошло. Вся эта твоя новая любовь-морковь ...тс-с-с! Не вздумай оправдываться, - шикнул он на мою попытку опровергнуть наличие "жениха-сожителя". - Все твои страсти-мордасти. Мы их укротим. Возьмем под контроль. И с телом твоим ничего страшного не случилось. Сейчас просто нужен уход и время на заживление. Ты только не трогай больше свои болячки, они еще способны сойти с минимумом последствий. Шрамы, конечно, останутся, но это не главное. Сначала будет мало красоты, ты должна понимать. Но через пару-тройку лет все сотрется, сольется с кожей. Станет менее заметно. Это я тебе говорю, как человек, заработавший в походах и на экстриме кучу шрамов.