Легенда

Но даже в самые худшие моменты, когда боль становилась невыносимой, я понимал, что это не выход.

В городе я старательно избегал подобных мыслей, и уж точно не думал, что они настигнут меня здесь, дома, в окружении близких.

Скрип половиц, знакомые шаги. Я не успеваю удивиться.

– Проснулся? – в комнату заглядывает Август. Выглядит усталым, видимо, снова замучила бессонница.

Кукловод дает приказ сесть и улыбнуться. Я достаточно успешно проделываю эти действия, но внутри пусто. Это пугает даже больше, чем бесконечный поток мыслей.

– Как ты? – Август присаживается на кровать брата. Судя по тому, насколько аккуратно заправлена постель, он на ней ночевал.

Хочется объяснить, что происходит, рассказать о пережитом, потому что он едва ли не единственный, кто способен это понять, но все нужные слова куда-то испаряются, и я остаюсь один, опустошенный и слабый. Выдавливаю из себя только «В норме». Мой ответ явно не удовлетворил Августа, он вздыхает:

– Тебе надо поесть. Исхудал так, словно неделю сидел на хлебе и воде.

В голове всплывает то же «в-норме», но я прикусываю язык – не стоит усугублять ситуацию. Лихорадочно ищу другую тему для беседы, но мозги ворочаются непривычно медленно. В ванной пытаюсь придумать альтернативный ответ, потом оставляю эти попытки – похоже, словарный запас это проклятого идола на удивление скуден, и кроме «все-в-порядке» и «в-норме», он ничего не может предложить.

Привычные действия слегка взбодрили. Не скажу, чтобы я вернулся в свое обычное состояние, но близок к этому. Перед глазами немного прояснилось, даже Охотник – и тот решился ненадолго выглянуть из своего логова. Выходя, я заглядываю в зеркало. То же лицо. Тот же взгляд. Может, в нем чуть больше тревоги, чем раньше. И страх. В глазах явственно читается страх. Черт возьми, такого я не ожидал. Мне становится стыдно, и я поспешно гашу свет.

На кухне темновато: за окном пасмурно, небо подернуто невзрачной серой пеленой. На плите кастрюля, в которой что-то булькает. Я достаю из буфета стакан, наполняю его холодной водой и хочу ускользнуть обратно в комнату, как Кирилл преграждает путь к отступлению:

– Стоять! Без плотного завтрака я тебя отсюда не выпущу!

Нехотя сажусь за стол, аппетита совсем нет, и будь я один, просто выпил бы воды и лег обратно. Август присоединяется к нам, и мне приходится влить в себя тарелку супа. С чувством выполненного долга встаю, в надежде отделаться от назойливого внимания, спрятаться под одеялом и уснуть, избежав тем самым возобновления боли, но брат останавливает меня:

– Алек, подожди. Надо поговорить.

Видимо, на моем лице мелькнуло какое-то выражение, которое и Кирилл, и Август считали мгновенно и безошибочно. В их глазах одновременно вспыхивает тревога. Брат колеблется, и я решаю надавить на него, пока не поздно:

– Не сейчас, прошу. Дай мне пару дней, – голос звучит глухо.

– Тебя еще не отпустило? – Август внимательно всматривается в меня, словно ищет причины внезапного срыва.

Я качаю головой, горло словно сжимает чья-то ладонь, а в голове крутится только одно: «Дайте время, чтобы все остыло, не причиняйте еще больше боли». Но я не могу произнести эти слова вслух, не могу поднять взгляд.

– Ладно, – Кирилл смилостивился, – Отлежись денек. Но тебе нужно с кем-то поговорить, любой из нас готов тебя выслушать. Это поможет. Ты меня слышишь?

«Мне-уже-ничего-не-поможет» – еще один ответ, заготовленный кукловодом и вшитый в сознание. Тем более, если помощь подразумевает разговоры. Я никогда не верил, а сейчас тем более, в целительную силу устного общения. Что с того, что ты произнесешь вслух свои мысли? Может, кому-то это и приносит облегчение, но только не мне. Не стоит выпускать на волю стервятников, которые кружат в твоей голове. Никому от этого лучше не станет. Не хочется лишний раз обременять тех, кто и так достаточно о тебе волновался. Порой кажется, что я просто ходячий сгусток неприятностей. Чего только со мной за прошедшие десять лет не происходило! И после такого я еще буду досаждать им своими внутренними демонами? Нет, постараюсь справиться сам, как делал всегда, и если потерплю поражение, это никого не затронет. Это моя война. И я никому не позволю в нее вмешиваться.

Лежу в кровати, завернувшись в плед, с закрытыми глазами. Кого я пытаюсь обмануть? Август всегда знает, сплю я или притворяюсь. Кирилл не хуже него разбирается в том же вопросе.

Раньше я не смог бы неподвижно проваляться несколько часов. Для меня это было настоящей пыткой. Даже в больнице пытался чем-то себя занять, несмотря на слабость. Но я открыл в себе новую способность, которую перенял у Охотника. Теперь я тоже могу забиться в логово и проводить в нем, затаившись в темноте и тишине, целые дни. В голове что-то щелкнуло, и тумблер с надписью «интерес к жизни» вырубил весь свет. Стало пусто. И эта пустота стала заполняться новыми мыслями, но отнюдь не радужными.

К вечеру я почувствовал, что устал бороться с этим, что надо встать и начать что-то делать, неважно, что. Мне было необходимо вновь почувствовать связь с реальным миром. Но идол заставляет лежать, полностью подавив волю.

– Алек, поднимайся уже, хватит, – Август чувствует, что я на краю, и буквально силой выволакивает из кровати, – Поехали домой, заберем вещи.

Это – мой спасательный круг. Я следую за ним, сажусь в машину, и чувствую, как буквально с каждым шагом понемногу оживаю.

Но вместо дома на опушке Август сворачивает куда-то в сторону. Мы выезжаем за окраину и полчаса движемся по лесной дороге. Начинает накрапывать дождь, дворники лениво скребут по лобовому стеклу, сметая немногочисленные капли. Я давно не был в этой местности, и внимательно вглядываюсь в темную стену леса, величественно проплывающую за окном. Август, которому надоедает навязчивый цитрусовый аромат, опускает окно, и через него вливается шорох дождя, ни с чем не сравнимый запах сырости, мокрой травы и мха, первых в сезоне грибов. Вскоре мы останавливаемся на опушке рядом с огромной лиственницей с причудливо изогнутыми ветвями, макушка удивленно склонена в сторону, словно дерево заметило что-то на земле, надолго привлекшее его внимание, да так и застыло. Август глушит мотор, накидывает куртку и выходит под дождь. Я следую за ним, подняв капюшон толстовки. Снаружи прохладнее, чем казалось. Перед нами раскинулось большое озеро. Его ровная темная поверхность испещрена расходящимися кругами – дождь понемногу усиливается. Редкий тростник устало качает метелками. К лесным ароматам примешивается болотистый запах стоячей воды, тины и придонной грязи.

Август, ни слова не говоря, идет куда-то в сторону. Я шагаю за ним, не понимая, зачем, да и не желая об этом задумываться – мне достаточно ощущений. Я вновь чувствую себя частью этого мира. Ткань толстовки медленно набухает от воды, кроссовки намокли, по лицу стекают капли, щекочут кожу, я провожу рукой по бровям, чтобы вода не затекала в глаза. Яркий луч фонаря прорезает мглу, Август медленно обводит заросли, удовлетворенно хмыкает и уже уверенно прокладывает путь. Только когда он останавливается, я замечаю на ветке лоскуток светоотражающей ткани, рядом с которым спрятана резиновая лодка. Август вручает мне фонарь, а сам садится в лодку и, неспешно работая веслами, выбирается на глубину. Я подсвечиваю ему с берега, пока он вытягивает сеть и проверяет ее ячеи. Мокрый нейлон блестит в полутьме, кажется, что в ловких пальцах Августа серебряные нити, в них то и дело начинает отчаянно биться что-то живое и упругое.

Наскоро просмотрев сеть, он подгребает к берегу, вручает мне ведро с уловом – озерная рыба вяло дергается на дне, свет играет на золотистой чешуе; я закидываю карасей травой, пока Август прячет в зарослях лодку.

Мы не произносим ни слова. Медленно бредем обратно к машине. Я промок насквозь, замерз до костей, руки и ноги противно дрожат от голода, но чувствую себя намного лучше. Похоже, Август лучше брата знает, что мне нужно. Кирилл следует науке – я понимаю, его так учили. И он во многом прав. Но то, что делает Август – это больше, чем все слова, вместе взятые. Он привык действовать, причем по-своему, и это работает.