Страница 44 из 92
К вечеру мы добрались до небольшой проплешины в степных кустах. А как добирались, лучше умолчать. Сумки то у Ласкана были, а вот конь дня два как издох. Под дружное фырканье и недовольство Пали с птичкой я целенаправленно перекладывала барахло с кобылы на своего коня. Естественно я подсадила феникса к Вану. Паля, конечно, не простит, но своя персона дороже. В результате безумно злая кобыла и две отнюдь не грациозно летающие птички с совершенно неотработанным и дрянным приземлением. А мне от этого представления ужасно весело. Было, пока и мне порция гнева не досталась. Палевая с завидной регулярностью скидывала своих седоков. А как мы знаем, синячок у феникса равно пепел плюс похабные песенки. Первые пять раз я пела в гриву вороного, но наглотавшись волос, начала открыто напевать это извращение. Вот скажите мне, насколько испорченной может быть душа, что репертуар этого ужаса не заканчивается. Как оказалось, мои всхлипы слышит и Паля. Когда эта садистка просекла, почему меня так корежит, она, если феникс выживал, его копытами добивала, с особой, маниакальной жестокостью. Мне даже жалко пернатого стало. Честно говоря, я бессовестно рыдала от этого зверства надо мной, но держалась. Ибо гордость не позволяла уступить, тем более кобыле. Она тоже уставать начала. Наконец-то! Частота падений потихоньку стала убывать, а вот упертость прибывать. Но слава Всевышним, меня спасли раньше. Феникс - умничка, раза с пятидесятого истинный облик принимать стал и просто пикировал назад в седло. Увы, у Вана крыльев не вырастало, и он все так же бездарно подметал собой землю. А разъяренное животное, потеряв такой действенный способ мстить мне, нашла другой. Эта палевая пакость куснула вороного за зад и тот, как не обремененная умом живность, понес меня, куда его испуганные глаза глядят, то есть, дохлый тролль знает куда, но не туда, куда надо. Я целый ват потом вернуться назад пыталась, а конь ни в какую. В конце концов, просто спешилась и потащила этого упертого под уздцы.
- Слава Всевышним, привал, - простонал пернатый, он, наверное, за всю жизнь столько не летал.
Да, Паля злобствовала во всю. Мы все теперь на сборище зомби особо разложившегося типа походили. Ласк весь чумазый и мокрый от напряжения, Ван весь в синяках и подранной одежде, Паля с подрагивающими от частого вскидывания ногами, и я, охрипшая до невнятного сипа, и с распухшими, краснющими глазами. И вся эта красота как попало и где попало валяется на песке. Таких мертвяков даже особо одаренный некромант поднять не сможет. Как не старайся, а сейчас мы были способны только упокоиться с миром. И тут что-то меня дернуло, и я захрипела из последних сил.
Звали сваху на смотрины,
В домик миленький из глины.
Там девицу хоть куда,
Чтоб сосватала она.
Сваха в двери заглянула,
Чем-то вкусным потянуло.
Та на запах побежала,
И невесту увидала.
На окне сидит девица,
Что захочешь утопиться.
И сам черт прекрасней будет,
Пусть родители осудят.
И к двери тихонько пятясь,
- Будет славный мужем витязь!
Деве сваха обещала,
Не прощаясь, убежала.
Год с того прошел давно,
И забылось все само.
Но слушок один прошел,
Муженек ко дну пошел.
Стала сваха узнавать,
У кого топился зять.
Да у той девицы страшной,
Пятый муж ушел бесстрашно.
- Ну как ты умудрился умереть? Какая сволочь посмела руку на бедную нимфу поднять? – отчаянно вопрошала я пустоту.
- Прости, я от перенапряжения. Само как-то получилось, - виновато залепетал феникс.
- Само!? Тебя и так каждый встречный поперечный прикончить хочет, а ты еще и сам убиваешься! Убью! Буду страдать, но убью, чтоб душу отвести. Своими руками придушу! – просипела невнятно я. Но судя, как побледнела птичка, у меня все на лице было написано.
***
Для идущих в Хрустальный лес наступила ночь семнадцатого дня. Четыре тени неимоверно быстро двигались через заросли пустынного кустарника. Двое из них ехали верхом. Они еще пять дней назад поняли, что сбежавшие выбрали другую дорогу и опережают их. Единственным способом догнать, было вернуться к исходной точке в степях.
Хоть Пустынные степи имели такое название, они отнюдь не были пустынны. На всей территории степей раскинулись холмы, покрытые высоким кустарником, что напоминали лес, и долины, с высокой, сочной травой. Название произошло от того, что в степях нет городов и больших поселений. Фактически это ничейная пустая территория, которую прибрали к рукам всевозможная нечисть и орки.
Чтобы нагнать Дану и ее компанию, всадники и оборотни не сбавляли темпа и двигались даже ночью. Как только альфа взял след и они перестали плутать, запах банши становился все отчетливее.
«Еще чуть-чуть, и я догоню тебя, моя melda[1]. Я слишком долго ждал, naice nya[2]. Теперь я не упущу свой шанс». Голос, что давно звучал в голове всадника, становился все громче и увереннее.
И вот рассветные лучи освещают стоянку трех путешественников. Костер тлеет, угли изредка охватывает оранжевое пламя. Лицо девушки освещено лишь наполовину, а вторая его половина спрятана на груди беловолосого раба. Она плавно качается в объятьях Морфея и не ведает, что легкий холод, приведший к сладостным сновидениям на груди у воина, что стал роднее всех, сломил того, кто так долго старался держаться в тени. Ее тени.
Высокий первородный встал на колени перед спящей девушкой и положил свою ладонь ей на голову. Проведя ею по волосам, щеке и губам, он, наконец, узнал, как шелковисты ее волосы, как нежна кожа и мягки ее губы. Как же он хотел коснуться их своими, но воин, так не кстати лежавший рядом, не давал ему и шанса осуществить желаемое.