Страница 11 из 125
Именно в столице я вдруг обнаружил, что подготовка к будущей партизанской борьбе не расширяется, а постепенно консервируется.
Попытки говорить на эту тему с Сахновской ни к чему не приводили. Она осаживала меня, заявляя, что суть дела теперь не в подготовке партизанских кадров, что их уже достаточно, а в организационном закреплении проделанной работы (позже я узнал, что она острее меня переживала недостатки в нашей работе. Все ее предложения отвергались где-то наверху).
Нерешенных организационных вопросов действительно накопилось множество. Но решали их не в нашем управлении.
Будущий легендарный герой республиканской Испании Кароль Сверчевский успокаивал: сверху, мол, виднее.
Я тоже верил в это. Но все труднее становилось примирять с этой верой растущий внутренний протест. Состояние было подавленное.
Встретившиеся в Москве друзья по 4-му Коростен-скому Краснознаменному полку горячо советовали " поступать в академию.,
Я внял их доводам. Сам начал чувствовать, что мне недостает очень многих знаний. Правда, я и сам дважды уже делал попытки поступить в Военно-транспортную академию. И меня дважды отставили из-за болезни сердца. Но теперь мне стало казаться, что тогда я просто не проявил должной настойчивости, напористости.
Ознакомившись с программой отделения инженеров узкой специальности, где учились старые товарищи, убедился, что смогу, пожалуй, сразу поступить на второй курс. И дерзнул...
Я доложил Мирре Сахновской о своем намерении. Она одобрила, написала аттестацию и благословила на учебу.
Остальное зависело от начальника нашего управления Я. К. Берзина. Ян Карлович поддержал меня. Полученные от него рекомендации пересилили заключение медицинской комиссии.
Резолюцию о зачислении меня в Военно-транспортную академию наложил тогдашний ее начальник С. А. Пугачев.
Семена Андреевича Пугачева тоже безгранично уважали в армии. На его груди красовались орден Красного Знамени, ордена Бухарской и Хорезмской республик. Еще во время гражданской войны я не раз слышал о С. А. Пугачеве. Высокообразованный офицер генерального штаба царской армии, он активно участвовал в вооруженной защите октябрьских завоеваний. В 1934 году по рекомендации Г. К. Орджоникидзе и С. М. Кирова ЦК ВКП(б) приняла его в партию...
Итак, сам Пугачев наложил резолюцию на мое заявление. Но... старший писарь отказался внести в списки мою фамилию: не спущен лимит.
. Спорить с писарем, если за его спиной стоит грозный лимит, -- дело бесполезное! Пришлось потратить около двух недель, чтобы попасть на прием к начальнику военных сообщений Красной Армии товарищу Э. Ф. Аппоге.
-- Видите, как все просто, -- расцвел старший писарь строевой части Военно-транспортной академии, получив оформленную по всем правилам бумажку.
Я предпочел промолчать...
Предстояло взять последний рубеж: поступить прямо на второй курс. Пугачев пытался отговорить меня от этой затеи.
-- Вам будет слишком трудно.
На выручку пришел начальник железнодорожного факультета Дмитриев -"Кузьмич", как ласково называли его за глаза слушатели.
-- Да ведь Старинов и так много лет упустил. А время такое, что медлить обидно... Пусть попробует! -- деликатно возразил он начальнику академии, поглаживая пышные усы.
И Пугачев согласился.
Глава 8. 1934 год. Учеба в Академии
Рита
Жизнь постепенно входила в колею. Решил, что уже можно вызвать Риту. Написал в Киев. Все сроки истекли, а ответа нет и нет. Послал телеграмму, другую... Наконец получил открытку. Почерк Риты, но содержание непонятно: точно открытка предназнача-лась не мне, да и подпись показалась необычной.
Я не мог оставаться в неведении. Подал рапорт и получил разрешение на отъезд.
В дорогу накупил газет и, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, пытался читать. Но газеты того времени не подходили для успокоения нервов.
Тревожные вести шли из Германии. Там хоронили демократию и культуру... Расправы над известными писателями и учеными. Травля евреев. Пытки в гестаповских застенках. Кошмар концентрационных лагерей. Костры из книг на улицах Лейпцига. Рост вермахта. Бредовые вопли Гитлера о необходимости покончить с коммунизмом...
Да, газеты заставляли волноваться еще больше. Но тем сильнее, наперекор всему хотелось простого человеческого счастья, близости любимого человека.
Прямо с поезда я отправился по адресу, указанному на открытке. Ничем не приметный дом на тихой улице. Грязноватая лестница со щербатыми ступенями. Обитая темной клеенкой дверь.
На стук открыла незнакомая женщина. Я назвал себя.
Женщина помедлила, провела рукой по волосам. Я услышал не слова, а скорее, вздох:
-- Здесь ее больше нет.
-- Как нет? Где же она?
Женщина подняла лицо. Оно было сочувственно и растеряно:
-- Не знаю... Поверьте... Просто она уехала...
Я попрощался и вышел.
Захлопнулась дверь с темной клеенкой. Остались позади лестница со щербатыми ступенями, неприметный дом, неприметная улица... до весны 1943 года (всех, кто работал с рукописью Ильи Григорьевича, заинтересовала судьба Риты. Однако наши попытки выяснить что же с ней произошло не увенчались успехом. Илья Григорьевич уходил от ответа. Прим. ред. Э. А. )
1935 год. Окончание академии.
Прошло два года напряженной учебы. На пороге стоял май 1935-го. Весна была ранняя, дружная. Снег сошел еще в начале апреля, и деревья уже опушились молодой листвой. На перекрестки, как грибы после дождя, высыпали продавщицы газировки. В пестрых ларьках снова появились исчезавшие кудато на зиму мороженицы. Влюбленные парочки маячили у ворот подъездов чуть ли не до рассвета.
Накануне майских торжеств столица похорошела:
через улицы перекинулись транспаранты, дома выбросили флаги.
Страна подводила итог предмайского соревнования. Газеты и радио сообщали о трудовых победах строителей Магнитки и Кузбасса, о сверхплановых тоннах угля, руды, стали, нефти, об успехах колхозного строительства. Москва радовалась.
Радовались и мы, выпускники военных академий. Радовались, может быть, больше других. Ведь мы получили высшее военное образование!