Третья линия

— Но хуже всего — кастраторы. Человек живёт ради любви. Так ведь можно понять, что и зверь не хуже, а эти, искалечат животное и бросят догнивать на диванчике: Ах, кисонька, ах мурысонька! На, кушай вкусняшку! Зачем ему вкусняшка, когда цель жизни убита? А я при этих тварях не то мясник, не то палач.

— Неужто ничего настоящего не было?

— Было. Без этого вовсе с катушек слетишь. Раз приводят к нам большую собаку, немецкую овчарку, старую, пятнадцать лет уже. Век у овчарки десять, много двенадцать лет. К тому же, у этой прямо на сосках здоровенная опухоль, с кулак величиной. Тут уж я с чистой совестью говорю: «усыплять надо». Хозяин спрашивает: «А если так оставить?» Тогда, отвечаю, через пару недель опухоль прорвётся, и ваша собака умрёт в страшных мучениях. А вылечить можно? Можно. Операцию сделать. Только знаете, сколько такая операция стоит? А он отвечает: Не дороже денег. Это же член семьи. Мы своих не бросаем.

Котыч отодвинул опустевшую тарелку и добавил в заключение своей истории:

— Но самое главное, девочки санитарки… До этого говорили просто: собака, а как узнали, что не усыплять, а лечить будем, так спросили, как псину зовут, и сходу переключились: «Рона, Роночка, ты не бойся, всё будет хорошо».

— И как? — поинтересовался Виктор Аркадьевич.

— Нормально. Вылечили старушку. Она ещё четыре года прожила, для овчарки — возраст редчайший. Значит, хорошо ей в семье жилось. Четыре года полноценной собачьей жизни — это очень много. Гоняла голубей, дружила с окрестными кошками и мелкими собачонками. Летом хозяева вывозили её вместе со своими детьми в деревню, там она к стаду бегала, овец пасти. Я знаю, интересовался её жизнью.

— Но ведь всё равно умерла.

— А вы что хотите? Бессмертных среди нас нет. Главное, как и сколько жить.

— Вот вы сами, как сюда попали?

— Так же, как и вы. Бежал от прозы жизни. Потом оказалось, что здесь хирурги нужней ветеринаров. Врачей ужасно не хватает.

— Странно как-то… Врачи, кажется, первыми должны в добровольцы идти.

— Они и идут. Не в мечтах, а в реальной жизни. В горячие точки, в зоны эпидемий. Медики — народ здравомыслящий, впустую фантазировать им невместно. А у нас тут больше такие, как Ариша.

— Она-то как сюда попала? Она же почти младенец.

Котыч поднялся из-за стола.

— Захочет — расскажет. А пока пошли с соседями знакомиться. Добровольцев среди них нет, обычные старики да пара алкоголиков — выморочная деревня.

Ближняя соседка баба-Клава Виктору Аркадьевичу обрадовалась. Рассказала, по каким дням приезжает автолавка, обещалась показать, где в лесу лучшая черника, и куда следует бегать за грибами. Знакомясь со старухой, Виктор Аркадьевич сумел обойтись без отчества, чему был рад.

Деревенская жизнь начала налаживаться. Неясными оставались добровольческие обязанности живущего на третьей линии обороны.

После прогулки к соседям Котыч посоветовал заглянуть в подпол, куда сам Виктор Аркадьевич сунуться не догадался. Там обнаружился мешок прошлогодней картошки, несколько вялых, но ещё годных для борща свёклин и три банки солёных огурцов. Сразу вспомнилось, что во дворе он видел пару основательных кадок для солки грибов и квашения капусты, и множество пустых стеклянных банок разного калибра под всевозможные варенья, маринады и консервации.

— Чьё это богатство? — спросил Виктор Аркадьевич.

— Теперь — ваше. Видите ли, мы с самого начала надеялись, да какое — надеялись! — знали, что третья линия у нас будет, и заранее принимали кое-какие меры. Так что хозяйство вам придётся подхватывать, а не начинать с самого нуля.

— С хозяйством я как-нибудь разберусь, — с отчаянием выдохнул Виктор Аркадьевич, а вот основные мои обязанности в чём состоят? Что значит — Третья линия обороны? Как я её держать должен? С кем и как сражаться? Кто такие лепуны, откуда они и чего хотят?

— Ну и вопросы у тебя!.. — Котыч неприметно перешёл на ты. — Так сразу не ответишь. Начнём с лепунов. Это такая форма псевдожизни, встречаются они во всех вселенных и паразитируют на разумных существах. Задавит лепун человека, останется одна тень, да и та ущербная. Ну, ты знаешь.

— Знаю. От меня там тоже одна тень осталась. И в чём её полноценность? Или, если угодно, в чём ущербность лепунской тени? В чём разница?

— В том, что ты, если захочешь, можешь назад вернуться, а в тело, что после лепуна остаётся, возвращаться некому. Самое страшное, что когда лепуны изничтожают разумную жизнь в одном из миров, они начинают в другую вселенную просачиваться и заражают её. Никакая инфекция не уничтожает целиком популяцию, на которой паразитирует. Будь хоть чума, хоть проказа, но какое-то количество людей остаётся здоровыми, иначе, вместе с хозяевами погибнет и возбудитель. А лепуны губят всех, в том числе и себя самих. Единственная надежда: пока они тут не утвердились, их можно бить, чем мы и занимаемся. Сами лепуны не горят желанием лезть под пули, гонят тени, у них этого добра много. Почему они так поступают — непонятно; инстинкта самосохранения у них не, разума, насколько можно судить, — тоже. Их оружие, это оружие тех, кого они уже погубили. И тени, это их жертвы со сгоревшей душой. С тенями мы расправляемся, ты видел как, хотя никто не знает, возможно, они бессмертны и снова возвращаются в бой; бытует такое поверье, особенно среди лётчиков. Порой и до лепунов достаём, которые пришлые, не успели натурализоваться. А с теми, которые здешние — беда. Так просто его не убьёшь, к каждому особый подход нужен. Кто-то считает, что лепуны бессмертны, другие, что просто неуязвимы. Хотя я уверен: тот, кто убивает других, сам тоже смертен. Но пока нам приходится драться на два фронта. Мы нашли место, где лепуны и армия теней проникают в наш мир. Там идут бои, там проходит первая линия обороны.

Большинство добровольцев идёт именно туда, в промежуток между мирами. Проще всего иметь дело с врагом, который стреляет. Среди бойцов первой линии набирается элита, те, кто противостоят не армии вторжения, а местным лепунам, их пятой колонне, практически неуязвимым, вроде лестничной старухи, которую ты видел.

— Да что она может?

— Много чего может. Если бы она тебя схватила, ты бы сразу сник, отдал ей Аришу и отправился спать уже не человеком, а пустой тенью, в которую некому возвращаться. Впрочем, речь сейчас не о них, а о той тупой силе, что лезет через междумирье. Там идут нешуточные бои со стрельбой и взрывами, хотя в большинстве оружие психическое. Там много добровольцев, бывших мальчиков, не растерявших мечты о красивой войне за правое дело. А война, даже самая придуманная, не бывает красивой. Там на самом деле ранят и убивают. Тяжело раненых везут ко мне. Я уже говорил, здесь удаётся такие дыры штопать, о каких в реальном мире и подумать не смеют. Я не о дырах, я о том, как их лечить. А вот контузии здесь очень тяжелые. Лепуны в этом деле мастаки. Есть у них какое-то оружие, оно не стреляет, и взрывов от него нет, а просто наши бойцы впадают в депрессию, и вывести их оттуда очень трудно. Некоторое время их можно удерживать и даже заставить воевать, но, в конце концов, они уходят. Возвращаются к своей тени, сливаются с ней и погибают. Наверняка ты видел таких. Был неуспокоенный человек, горел, к чему-то стремился и вдруг — погас. Ходит, смотрит, что-то делает, говорит, совершенно, как человек. Иные их знакомые даже довольны такой метаморфозой. Мол, повзрослел человек, перебесился, взялся за ум. А он всего лишь ушёл в собственную тень, и как его оттуда вытащить — неизвестно. Да и осталось ли там, что вытаскивать?.. Вот этих контуженых, пока они не ушли, будем посылать на лечение сюда. Считайте, что это у вас профилакторий, санаторий, дом отдыха — называйте, как хотите; а вы в нём главврач или кто ещё в профилакториях бывает. Сам я ни разу никаких путёвок не получал, в лечебницы не ездил, и как там дела обстоят, не ведаю.

— Я тоже никакими путёвками не пользовался и в главврачи не гожусь.

— Сгодишься. Ты же доброволец и, значит, у тебя всё получится. Я тоже в хирурги не годился, а припёрло как следует, и стал хирургом.