Страница 1 из 23
Борис Гончаров
Вариант сублимации. Книга 1
Предисловие
Василий Иванович или «Комдив», как уважительно называли бригадира бульдозеристов товарищи по оружию – откопал (почти буквально) гроссбух, прошитый дратвой.
Бульдозерами освобождали от выкупленных частных домов территорию под строительство очередного торгово-развлекательного центра, хотя небольшой областной центр был уже заставлен этими заведениями. Впереди всех, «на лихом коне», в атаку бросался дядя Вася. Над кабиной его монстроподобного бульдозера был намертво закреплён железный (в прямом и переносном смысле) лозунг – большими кровавыми буквами: «Карфаген должен быть разрушен».
В обеденный перерыв, бродя по результатам своей геростратовской деятельности, Комдив споткнулся обо что-то. Остановился, пнул сапогом. Коричневый ящичек с замком-защёлкой, как будто из стула гарнитура «матера Брамса», привлёк его внимание, напомнив бессмертное произведение Ильфа и Петрова. Заинтересовавшись, дядя Вася присел и вытащил его из-под обломков прошлой жизни.
Ящик местами был изъеден мышами и временем – надо полагать, пребывая на чердаке одного из разрушенных домов, переходя вместе с домом от одних хозяев к другим.
Комдив стёр рукавицей слой мусора и пыли с крышки и, чихнув, открыл. Внутри в холщовом чёрном мешочке оказался диск – возможно, с какими-то записями, переливающийся на солнце всеми цветами радуги.
Как это ни противоречило железному лозунгу на бульдозере, Комдив был любопытным завсегдатаем книжных развалов, и шкафы его большой домашней библиотеки вмещали не только техническую литературу, но и беллетристику, в т.ч. классику отечественную и зарубежную. Вернувшись с находкой к своему кормильцу, он осторожно своими «клешнями» вложил ящичек в полиэтиленовый пакет и аккуратно опустил в карман чехла позади спинки сиденья.
Едва дождавшись конца светового дня, дядя Вася бегом поставил бульдозер под навес строительной площадки, забрал пакет, свистнул охране, втиснулся кое-как в свою неубиваемую «копейку» и, с вожделением поглядывая на пакет на соседнем сиденье, помчался в «жигулёнке» домой, не заезжая в гараж.
Подъехав в сумерках к дому и оставив машину во дворе, он поднялся к себе, положил свёрток на кухонный диван, а сам полез в душ. Покончив со смыванием рабочей грязи и пота, достал из пакета ящик, оттуда – мешочек, из него – диск, протёр осторожно салфеткой и оставил пока, прислонив к ящику. Потом перекусил яичницей на помидорах с колбасой, попил чайку и одновременно, дрожащими от волнения пальцами громадной пятерни с трудовыми мозолями, вставил диск в дисковод своего ноутбука.
Уже беглое знакомство с содержанием задержало не только внимание бригадира, но, пожалуй, остановило бы и его бульдозер, несмотря на железный лозунг.
Комдив отказался от хоккея по телевидению в придачу с пивом, и озадаченно приступил к чтению. Текст на диске сохранился, несмотря на мышиное варварство и происки времени.
Дядя Вася читал до первых петухов, увлекаясь и удивляясь. Иногда всё-таки прикладывался – из-за пересыхающей гортани – к баклажке с пивом.
Чуть не опоздал на работу.
Учитывая содержание прочитанного, пытался было после поискать возможных хозяев найденного «клада», но, как говорится, – «иных уж нет, а те далече». Дело печальное и обычное: старшие поумирали (может они и были теми хозяевами или даже авторами текста на диске), а молодёжь поразъехалась – домик был забыт, как старый слуга Фирс в «Вишневым саде» Чехова, а о ящике, может быть, «наследники» и не подозревали.
Вспомнив, очевидно, о моих «Рассуждизмах и пароксизмах», которые обретались в домашней библиотеке – горизонтально на ряде заслуженной беллетристики, Василий Иванович, зайдя по-соседски в гости, предложил воспользоваться случайностью для публикации – как в своё время Максим Максимыч в «Герое нашего времени»…
Приняв с интересом это «рационализаторское предложение», совместно с его инициатором придумали название, в первоисточнике изменили имена и некоторые ситуации, что-то удалили, кое-что добавили и т.д. Таким образом, вещь приобрела отдельную от оригинала не авторизованную самостоятельность, оставаясь, однако, в прежнем русле повествования.
Времена года Пришествие 1Часть 1
Сократ размышлял о счастье и судьбе…
Женитьба на Ксантиппе всё решила.
В счастье – корень час, а судьба – это надолго.
И потому Сократ – философ.
(Утерянный эпиграф Платона к «Пиру»).
«Единое счастье – работа»(2) упорядочивает жизнь, влюблённость делает её осмысленной не бесцельной.
(Субъективное мнение)
Зима
Зима! Пейзанин, экстазуя,
Ренувелирует шоссе,
И лошадь, снежность ренифлуя,
Ягуарный делает эссе…
(«Сатирикон», 1913, № 52. Г. Е.).
Декабрь
07. Александр (в «Одноклассниках»).
Сударыни и судари, дамы и господа, леди энд джентльмены, мадам и мсье, товарищи и товарищи.
Уникальный фолиант 16-го века, прижизненное издание Нострадамуса на русском языке и с автографом (беллетристическое изложение катренов).
Несколько сотен листов, коричневый потёртый кожаный переплёт с пряжкой жёлтого металла, со вставленными когда-то цветными камешками (жёлтого, зелёного, красного цвета и прозрачного, сверкающие на свету, как бриллианты), но от большинства остались только гнёзда. Если это кто-то станет читать (а что, а вдруг?), во-первых, – конспирация от детей, во-вторых, приготовить коньяк, валидол, или йод (на всякий случай).
Болеро
Фрагменты из «Путешествия по России».
«Когда это будут читать в 21 веке, будут доступны: «Апокрифы», «Ветки персика», «Красная звезда», «Разговоры запросто» и «Озорные рассказы».
Ранним декабрьским морозным утром дворецкий заглянул в приоткрытую дверь спальни графини. Графиня сладко посапывала, разметавшись на ложе. В спальне, убранной красным штофом, было жарко натоплено.
– Ни хрена не берегут энергоресурсы – подумал дворецкий – а экономика должна быть экономной.
Бесшумно, на цыпочках он протиснулся в приоткрытую дверь спальни. Но если бы графиня проснулась и даже взглянула в его направлении, она ничего не увидела бы, кроме черноты, в которую упирался, как свет от автомобильных фар – в туман, микшированный свет инфракрасной лампады из далёкого угла перед иконой Сергия Радонежского. Дело в том, что Эзоп – так звали по рождению дворецкого, у графа получившего имя: Позэ, у графини: Озик – «был чернее, чем сама чернота». Он происходил из семьи афроленинградцев. Эзоп был эфиопом (его вывезли в Первопрестольную из второй столицы «звездою Севера», как писал перед тем поэт, которого в советское время называли: «наше всё»).