Страница 3 из 263
За Олександром Дмитреевым сыном Челюсткиным в поместие Бородулина, а в ней крестиян: Мартынко Титов, бобыль Иваска Левонтиев, бобыль Марко Олександров. Да к той ж деревне Бородулине сена по реке по Волге десетина. Да за ним же в деревне Хмелеватой, а в ней крестиян: Максимко Софонов, Трешка Елизаров, Филип Суботин, бобыль Сергейко Григорьев, Захарко Иечяев, Гришка Иванов. Пашни паханые в обеих деревнях две чети без полуосмицы в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Тредвориппая, пашни перелогом и лесом поросло в деревнях и в пустошах пятдесят чети с полуосминою в поле, а в дву по тому ж. Да в деревне Хмельнинской сена на Попове острову две десетины без малые четверти десетины.
За Васильем за Горелковым сыном Оперкиева в поместие Онцыфорова, а в ней крестиян: Дружинка Федотов, Васка Онисимов, Степанко Неупокоев, пуст, Степанко Симанов, бобыль Волотка. Пашни паханые четверть в поле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло семнацеть чети с осминою в поле, а в дву по тому ж. Деревня Черницыно, а в ней крестиян: Карпунка Дмитреев, бобыль Ларка Григорьев. Пашни паханые осмина в ноле, а в дву по тому ж, да перелогом и лесом поросло четырнацеть чети в поле, а в дву по тому ж. Пустошь Медведково, пашни перелогом и лесом поросло семь чети. Да к той ж пустоши Медведкове сена по реке по Трестяне десеть копен, да за Черною десетина, да к Черницынай сена три десетины. Да за ним же половина пустоши Степановы, а Дранишникова тож, перелогом и лесом поросло четыре четверти с осминою, сена десеть копен, да в отходе на острову на Щукоборе десетина.
Всей книги получилось двести пять листов. Это был труд. Симанов его сделал, сделал быстро и хорошо. Он был собой доволен. Воевода Пушкин отписал в Поместный приказ, что челобитная вязьмичей и дорогобужан удовлетворена полностью и за одно составлена дозорная книга и Пурецкой волости со всеми восемнадцатью поселениями. Всего за Дмитрием Михайловичем Пожарским числилось сто шестьдесят пять крестиян.
Событие четвёртое
Иван Сокол отделился от войска Ивана Заруцкого ещё в начале 1614 года. Казна дончаков находилась в Самаре, сам же Заруцкий вынужден был отступить к Астрахани. А казну как раз и оставил на одного из своих помощников Ивана Сокола. К тому, как раз, подошло почти пятьсот казаков с Дона, сходить за зипунами в Казань. Иван самоубийцей не был. Путь на юг был отрезан боярином Иваном Одоевским, с запада подходили войска окольничего Семёна Головина, оставалась только дорога по Волге на север. Казна была огромна. Заруцкий за семь лет смуты нахапал золота и серебра столько, что потребовалось две лодьи, чтобы всё это перевезти. Вся флотилия Ивана Сокола насчитывала сорок судов, всё, что плавало по Волге в районе Самары и ниже до Саратова. Немного не доходя до Казани, флотилия разделилась, большая часть, опасаясь царёвых войск, ушла по Каме на север, а сам Сокол с казной и сотней казаков на семи лодьях ушёл к Нижнему Новгороду, а оттуда, попав в Оку, дошли до Гороховца. Приближалась осень, нужно было искать место для зимовки. Посовещавшись, казаки ещё раз поменяли направление и теперь уже по Клязьме дошли до Клязьминского городка. В сам город не пошли, а заняли село Санниково сорока километрами южнее. Больше года казаки грабили окрестные деревни и мелкие городки, в том числе и Ковров. Потом переместились в другое село Мстера, что чуть севернее тракта, соединяющего Владимир с Нижним Новгородом. Грабили проезжающих купцов, мелкие деревеньки, совершали набеги на монастыри, так и ещё два года прошло. Было несколько недовольных, требовавших разделить казну и отправиться по домам на Дон, но Сокол понимал, что сейчас с теми силами, что у него остались, этот план неосуществим. От купцов он знал, что Заруцкого посадили в Москве на кол, его ребёнка от Марины Мнишек тоже казнили, а сама Марина в конце 1614 года умерла в темнице. Про судьбу казаков, что ушли вверх по Каме, было известно мало. Часть нанялась к купцам Строгоновым, большая же часть пошла за Урал, завоёвывать Сибирское царство.
Событие пятое
Иван Пырьев, стрелец полка Афанасия Левшина, был вполне доволен собой. Он сделал то, о чём они договорились с боярином Иваном Александровичем Колтовским. Ну, если быть точным, то не с самим боярином, конечно, а с его дворовым, боярским сыном Тимофеем Ивановичем Ракитным.
Началось всё с того, что его вызвал пятидесятник Тимофей Струнка и велел "конно и оружно", с запасом еды на седмицу, прибыть поутру на двор к князю Пожарскому. Надо будет сопроводить княжёнка Петра Дмитриевича в их новую вотчину в Нижний Новгород. Это уже было большой удачей. Да, что там удачей, это было огромным подарком. Поляки Ходкевича и королевича Владислава, который именовал себя "Царём Московским" стояли под самой Москвой и со дня на день в полку ждали отправки под Боровск, на помощь князю Лыкову. Ляхи с немцами рубились жестоко, не на жизнь, а на смерть, и выжить в той мясорубке было очень проблематично. А тут поездка в Нижний, по вполне безопасной дороге до Владимира, подальше от ляхов, и чуть более опасная от Владимира до Нижнего Новгорода, там пошаливали ещё по слухам казаки Заруцкого. Иван одел, недавно справленный по случаю выдачи пяти рублёв за прошлый год, светло-зелёный кафтан с чёрными петлицами и жёлтой подкладкой, нахлобучил набекрень малиновую шапку, отороченную черным почти мехом волка, натянул жёлтые сапоги, и в этом парадном виде отправился в Китай город, купить овса пегому жеребцу и себе на дорогу пару буханок ржаного хлеба и копчёного мяса. В Нижний он, естественно, ехать в парадном кафтане не собирался, у него было почти новое носильное платье зеленовато-жёлтого цвета и неплохие ещё сапоги из жёлтой же кожи, не такие форсистые как парадные, но всё не лапти.
На торгу к нему и подошёл Тимофей Ракитный. Тимофея стрелец знал, их дома стояли почти рядом на Гороховой улице. Как оказалось, боярский сын хотел просто спросить, кто из стрельцов отправится сопровождать княжича в Нижний, и попал как раз в точку. Вот тогда-то судьба и улыбнулась Ивану Пырьеву во все свои тридцать два зуба. Когда Ракитный рассказал, что надо сделать, Иван посмотрел на него, как на дурачка юродивого. Нужно было извести сына Дмитрия Михайловича Пожарского Петра. Того самого княжича, которого ему с ещё девятнадцатью стрельцами нужно было проводить до Нижнего Новгорода. Только вот, когда змий искуситель назвал сумму, обещанную боярином Колтовским за смерть княжёнка, Иван снова посмотрел на боярского сына как на дурочка. Сумма была огромная. Сто рублёв. Столько стрелец мог заработать за всю жизнь, и то только в том случае, если доживёт до седой бороды. И убить надо было не саблей и даже не пищалью, а влить ядовитой настойки в питьё княжичу.
Иван долго не ломался, взял двадцать рублей задатку, взял красивый, вырезанный из камня флакончик с туго притёртой пробкой из того же камня, взял заранее приготовленную расписку, что податель сей грамотки может получить с боярина Колтовского восемьдесят рублёв или товара на эту сумму после исполнения дела обоим известного, и откланялся. Удача просто решила закидать Пырьева своими подарками. И это ведь было ещё не всё.
Утром следующего дня, ещё и петухи не прокричали, их десяток с десятским Козьмой Шустовым и десяток из их же сотни с десятским Афанасием Бородой стоял у ворот княжьего терема и весело переругивался, предвкушая скорый отъезд из Москвы и весёлую дорогу. Княжич и вышел к ним с первыми петухами. Иван думал, что княжёнок совсем малец, а оказалось, что Петру Дмитриевичу скоро стукнет тринадцатое лето. Был он явно в отца, роста уже выше половины стрельцов, его поджидающих, но ещё тонок в кости и безбород, даже и юношеского пушка над верхней губой ещё не пробивалось. Одет Пётр Дмитриевич был в походный кафтан, почти без всякой мишуры из зелёного добротного сукна, в зелёной же шапке с чёрно-бурой лисы оторочкой и в зелёные, как в полку Фёдора Лопухина, сапоги. На левом боку была сабля в ножнах, обтянутых такой же кожей, что и сапоги. Ивану этот боярский сынок сразу не понравился, во-первых, по тому, что его надо будет убить, а во-вторых, из-за того надменного выражения с коим княжёнок их оглядывал, словно холопов своих. Ничего, поглядим через несколько деньков, кто холоп, а кто живой.