Надоевшая

Глава 3. День рождения лучшего друга. Часть третья, похмельно-последственная

Я чуть приоткрыла один глаз, и обнаружила, что проснулась в постели. Так, хотя бы не на крыше — уже плюс. Голова болела, во рту кошки ночевали, а открывать глаза совсем решительно не хотелось. Во-первых, стоит мне сесть, и я начну вспоминать, что вчера натворила, а во-вторых — от света, льющегося из окна напротив кровати, наворачивались слезы, и голова начинала раскалываться еще больше. Каждый праздник в обществе Спайка думала, что не так уж и плохо, что я никому особо в этой жизни не нужна. За крысом тетя Даша присматривает, а больше меня искать по всему городу некому, кроме него. Ну, еще Спайк, но я в неприятности только с ним и влипаю.

До обостренного похмельем слуха донесся Максимов голос, напевающий какую-то англоязычную песню. Почему-то стало стыдно, и вставать расхотелось окончательно. Я лучше тут помру, от голода и обезвоживания.

Ага, щас. Я не пролежала и десяти минут, наверное, как Спайк перестал петь, и сорвал с меня одеяло:

— Заканчивай изображать спящую, Каштанка. Актерским мастерством тебя боженька обделил, отдав мне и твое тоже. Подъем!

— Не кричи так, — тихо, в отличие от никогда не страдавшего похмельем Макса, проговорила я. — Голова болит, а ты еще и шторы раздвинул.

Спайк фыркнул, за руку рывком поднял меня с постели, обеспечивая явно не первый синяк, и сунул под нос стакан с чем-то необычайно мерзко пахнущим. О, опять эта бурда по рецепту Мезенцева. Значит, он все еще здесь. Какой кошмар. Ну да ладно, по крайней мере, что бы он туда не добавлял (а рецептом Стас не делится ни с кем), а от похмелья оно помогает на «отлично», хоть и мерзкое на вкус. Выпив содержимое стакана залпом, даже чуть задержав дыхание, чтобы не чувствовать горечи, я вернула его Спайку.

— Передай Стасику от меня «спасибо». В нем просыпается забавная солидарность по утрам.

Вместо обычного «Конечно, как же не передать» и веселой улыбки, Максим посмотрел на меня крайне задумчиво, даже изучающе. Мне стало не по себе. Ненавижу, когда он так смотрит. Сразу ощущение, что это не мой Спайк, а какой-то совершенно чужой Макс Белоусов. Тот, что занимается какими-то темными делишками за спиной отца (и думает, что я о них не знаю). Тот, что способен одним взглядом заставить человека замолчать. Тот, что ни единой услуги не окажет просто так. Ненавижу, когда он такой. Не со мной. Не на следующий день после своего праздника.

— Ты помнишь, что было вчера, Влада? — довольно жестким тоном поинтересовался он, закончив сверлить меня взглядом. И, как это бывало почти всегда, я тут же вспомнила. Все, начиная с облитого согласно Спайкову желанию Стаса, и заканчивая мухой на куске шторы и того, как я вешалась на именинника весь вечер, и под конец додумалась предложить ему себя в качестве компенсации за ущерб. Господи, почему меня всегда так разносит от алкоголя?! Хорошо хоть не было ничего. Вот почему я в лифчике и мужских пижамных штанах… Видимо, я переменилась в лице, потому что Спайк сразу же усмехнулся и добавил:

— Вижу, что помнишь. Давай быстро в душ, чистить зубы, и приходи в отцовский кабинет. Поговорим там. Платье твое Роза постирала, так что пока походишь в моей пижаме. Она тебе его отдаст, как высохнет. А туфли где-то в доме должны быть, как и твоя сумка. Найдем потом. Где взять тапки ты знаешь. А я пойду пока, мне Мезенцеву кое-что втолковать надо.

— Х-хорошо, — нервно согласилась я. Спайк кивнул, мол, договорились, и ушел.

А я?.. А что я, собственно? Послушно поплелась сначала на поиски бежевых тапок, которые всегда носила дома у Макса, а потом нашла брошенную мною же на пол его пижамную рубашку, и отправилась в душ. Благо, ванная комната здесь была совмещена с каждой спальней, в том числе и с гостевыми. Почему-то до меня только сейчас дошло, что Спайк мог лечь в любой другой не залитой комнате, а вместо этого уснул рядом со мной. Что это было вообще? Я его об этом не просила, точно помню. Теперь еще эти разговоры и тон, от которого мне хочется провалиться сквозь землю. Где логика и смысл его поступков — непонятно.

За размышлениями, я потихоньку раздевалась, и случайно обратила внимание на свое отражение в зеркале. Мама дорогая! Размазанная по лицу косметика, глаза как у панды, из-за потекшей туши, а волосы… Волосы — это вообще отдельная песня. Все спутанные, всклокоченные, лежащие кое-как, да еще и вымазанные то ли в краске, которой я рисовала муху-Стаса, то ли в какой-то еде со столов. Кошмар, да и только. Хорошо, на раковине под зеркалом лежала массажная щетка.

На водные процедуры у меня ушло что-то около часа: мало того, что на мне было, что отмывать, так я еще и не имела ни малейшего желания разговаривать со Спайком, тем более в кабинете его отца, и тянула время, как могла. Зато закончив с этим, наконец, я вполне удовлетворилась нормальным отражением. Высушить бы волосы еще — идеальный вариант Влады Каштан будет. Тот, что трезв, нормально (хоть и по-домашнему) одет, приятно пахнет любимым ежевичным гелем для душа и не лезет ни к кому с поцелуями.

Увы, фена у Спайка не нашлось, так что я понуро поплелась в кабинет, идя маленькими-маленькими шажками, в надежде, что ему надоест меня ждать, и он этот кабинет покинет до моего прихода. Конечно же, когда я доплелась до него, меня ждало разочарование.

В приоткрытой двери я увидела, что Максим сидел за отцовским столом, и нетерпеливо постукивал по нему пальцами. Н-да, все плохо. Сейчас он меня еще и отчитает за то, что тяну время. Как же я ненавижу этот кабинет, все-таки. Он жутко неуютный, и нагнетает на посетителя целую уйму негативных эмоций, от стыда до откровенного страха. Обстановка там спартанская, рабочая: большой письменный стол с мягким, чуть возвышающимся офисным креслом, небольшой стеллаж с какими-то книгами по уголовному и гражданскому праву и ковер, на котором приходилось стоять любому, кто приходил в этот кабинет. Темно-зеленый такой. А рядом со стеллажом — кожаный пуфик, на который приглашались присесть самые важные гости отца Спайка, и, если обитателем кабинета был его сын — я.

— Каштанка, кончай стоять и мяться возле двери, заходи, закрывай дверь и садись, — донесся до меня раздраженный голос Спайка. А я думала, меня не видно. Облом. Делать нечего, пришлось послушно входить и следовать его указаниям. А вот поднимать на него глаза я как-то совершенно не решалась, ожидая теперь, когда он начнет говорить.

Спайк меня удивил. Вместо того чтобы начать вещать на тему «тебе не светит ничего», он, судя по всему, рывком, поднялся с места своего отца, быстрым шагом прошествовал к двери из кабинета и запер дверь. Затем помахал ключами перед моим носом, явно наслаждаясь тем, в какой шок меня привел этот поступок и убрал их в нагрудный карман своего пиджака:

— Это чтобы ты не сбежала отсюда, забыв туфли, сумку и платье до того, как я договорю. У тебя теперь просто нет выбора: слушать меня или нет.

— А ты планируешь сказать что-то такое, от чего мне захочется сбежать отсюда? — тихо поинтересовалась я, по-прежнему отводя от него взгляд.

— Если учесть, как ты «любишь» обсуждать наши отношения — да, определенно планирую, — фыркнул Спайк. И добавил, снова неприятным мне приказным тоном:

— Посмотри на меня! И хватит пялиться в пол, это неимоверно раздражает. Ты со мной говоришь, или с ковром?

Я робко подняла на него глаза, обнаружив, что он уселся в позе лотоса прямо на пол рядом с кожаным пуфом и с холодной усмешкой смотрит на меня, словно ожидая, что я сейчас начну визжать, плакать, и требовать выпустить меня отсюда. Удостоверившись, что я больше не буду с интересом изучать ворсинки на том участке ковра, где его нет, Спайк продолжил говорить: