Надоевшая

Глава 6. Последствия непослушания

Понедельник. Школа. Безысходность и неприятные воспоминания. Денис, с которым надо как-то себя вести. Макс, который не упустит случая лишний раз напомнить, что я с ним спала и должна ему денег за ремонт. Стас, который снова может себе позволить лезть ко мне руками. Кажется, я совершенно не хочу покидать кровать, а с нею и уютное одеяло с пропитанной слезами подушкой. И даже то, что я каждую ночь плачу перед сном не так пугает меня, как новый учебный день.

Впрочем, хочу я того или нет, а встать было необходимо, так что оттянув пробуждение аж на семь сорок пять, чтобы за пятнадцать минут собраться, и за полчаса дойти до школы, я неохотно поднялась с постели. Есть не хотелось, жить — в общем, тоже, но врожденное упрямство и незнамо от кого унаследованное чувство ответственности не позволяли мне послать все и всех к черту и просто остаться дома.

Я добралась до ванной и мрачно рассмотрела свое отражение: н-да, так плохо я не выглядела, наверное, никогда. Покрасневшие от слез глаза, спутанные и, кажется, немытые волосы, цвет лица, как у узника концлагеря, и какая-то тоска во взгляде совсем меня не красили. Как, собственно, и мрачное выражение лица. Меня наполняла какая-то отчаянная решимость. Идти и учиться. Выбраться из этой дыры, где каждый барыга — царь и бог только потому, что у него есть деньги. Не позволить Максиму собой манипулировать. Интересно, надолго ли меня хватит?

Я пребывала в том странном состоянии, когда человек как будто смотрит на себя со стороны. Вроде все эмоции, ощущения, и действия — его, а кажется, словно они принадлежат персонажу фильма. И этот фильм он с интересом смотрит. Вот так и я сегодня. Наверное, так действует эмоциональное опустошение. Забавно только, что я точно знаю, что как только я увижу Белоусова — это состояние спадет, и мне снова будет больно. Вот почему так хотелось прогулять. Впервые в жизни мне хотелось просто так пропустить учебный день. Я даже начала придумывать для себя отмазки. Мол, некоторые ученые считают любовь болезнью, так что раз я больна, то у меня есть повод остаться дома.

Глупо это: придумывать отмазки, и одновременно с этим собираться в школу. Так ведь сразу понятно, что решение уже принято. Оно было принято еще вчера. Упрямая, упрямая Каштанка. Интересно, не это ли называют «силой воли»? Вдруг крыс зашуршал в клетке, чем обратил на себя мое внимание. Н-да, хороша хозяйка: я чуть не забыла его покормить и оставить воды. Да и опилки поменять не помешало бы, хоть это и необязательно. Мне хотелось немного потянуть время, на самом деле.

Я взяла Сириуса из клетки, и посадила на свою постель, которую крыс принялся с любопытством обнюхивать. Затем почистила клетку, оставила ему еды и воды, почесала лишенное ласки из-за того, что я замкнулась в себе животное, и посадила его обратно. Крыс недовольно запищал, и мне стало стыдно. Впрочем, времени уже не было, и я начала быстро одеваться. Белый верх, черный низ, заберусь я на карниз… Вместо юбки брюки — нету больше суки. Хм, да, странные вещи приходят в голову. Впрочем, я действительно не стала надевать юбку. Сумка у меня была собрана еще вчера, так что я надела поверх брючного костюма джинсовую куртку, застегнула молнию, застегнула ремешки на черных лакированных туфлях с тупым носом, и вышла из дома.

Погода снова была столь же отвратительной, что и мое эмоциональное состояние. Дождь лил как из ведра а я, естественно, не взяла зонта, так что капли воды быстро забрались мне за шиворот. Раньше Спайк бы наорал на меня за то, что я так обращаюсь со своим здоровьем и пустил бы под свой зонт. Сейчас орать было некому, и это навалилось на душу тяжелой тоской. Я думала, это чувство придет хотя бы немного позже. А тут банальный дождь — и все, я уже готова разрыдаться от жалости к себе. Потому что я приду в школу промокшая до нитки, и это не вызовет ничего, кроме смеха над дурой-Каштанкой, забывшей дома зонт. Я даже не стала возвращаться за ним. Так лучше. Пусть внешний вид соответствует внутреннему состоянию.

Забавно, но дождь закончился довольно быстро, и толком промокнуть я не успела. Почему-то, стало жаль, что это так. Наверняка вид промокшей до нитки меня вызвал бы хоть какую-то реакцию у моего замечательного окружения. А так, всего-то слегка влажные волосы и почти незаметные пятна на одежде говорили о том, что зонта со мной не было, а на это никто даже не обратил внимания. Зато вся атмосфера школы давила на мозги так, словно она находилась на другой планете, с атмосферным давлением, в пару-тройку раз превышающим земное.

Этого тоже никто особо не замечал. Ну, Каштанка. Ну, мрачная. Ну и что, собственно? Только любительницы посплетничать периодически пытались вытянуть у меня, что случилось, и почему мы со Спайком больше не общаемся. Особенно старалась Олеся Миронова, но с ней все было понятно: Спайк ей нравился, и ее интересовало абсолютно все, что с ним и его окружением происходило. Прям как меня еще несколько дней назад. Да и сейчас, если быть честной. А вот интерес остальных мне понятен не был. В чем смысл обсуждать чужую жизнь? Своей нет, что ли. Мы же чужие люди по сути. Да, учимся вместе. Ну и что это дает? Странные, странные люди, от которых приходилось вяло отмахиваться. Делать мне больше нечего, душу посторонним изливать. Чтоб эти самые посторонние потом еще и глумились надо мной за моей же спиной. Если даже Спайк…

Блядь. Нельзя об этом думать. Его как раз не видно, а я сама себе соль на раны сыплю, на автомате передвигаясь в сторону кабинета русского языка и литературы. Литература — это замечательно, кстати. Может, разбирая проблемы очередного Обломова я на время забуду про свои? Или хотя бы поспорю немного с русичкой. Она умная эрудированная дама, Мария Вениаминовна, с ней интересно говорить про литературу. Да и просто говорить. И голос у нее приятный, глубокий такой, успокаивающий. На пятничном уроке ее, кажется, кто-то заменял, но я даже не запомнила, мужчина это был или женщина. Только то, что урок вела не она.

Вот так, на автопилоте, намеренно переключив мысли со Спайка на учительницу, я и добралась до ее кабинета и села на Камчатку. Меня там не видно, да и мне видно далеко не всех, а Мезенцев, если он все-таки явится на первый урок, не сможет меня задеть рукой, как обычно. «Случайно», вроде как. Какой-никакой, а плюс.

Пока я деловито рылась в потрепанном портфеле, в класс как раз успела прийти сама Мария Вениаминовна. Низенькая сухопарая женщина с отдающими фиолетовым седыми волосами. Лицо ее имело строгое, но ехидное выражение, а сама она как всегда вежливо поприветствовала класс:

— Доброе утро, дамы и господа. Я могу надеяться, что опоздавших и прогулявших сегодня нет?

Народ загалдел, Клименко из середины крикнул, что не может. Мария Вениаминовна сделала вид, что не поняла, кто это был, и устроила перекличку. Не было Мезенцева, Белоусова, заболевшего еще вчера Никитина и еще пары человек. Учительница выразила недовольство этим фактом, но начала урок.

Я же — радовалась неимоверно. С глаз долой — из сердца вон и все такое. Проходили мы пьесу Островского «Гроза», прочитанную мною еще в прошлом году, так что урок прошел в увлеченном доказывании того, что Катерина — дура. Мария Вениаминовна, казалось, спорила со мной просто ради того, чтобы услышать ответные аргументы, и я так увлеклась, что даже не заметила, как пролетело время. Наверное, эти сорок пять минут я была почти нормальная. Не просто так я обожаю эту женщину. Впрочем, не все коту масленица. Стоило прозвенеть звонку, большая часть класса была ею отпущена, а вот я услышала:

— Влада, останьтесь на пару минут, будьте добры, — ее тон не предполагал отказа.