Наперекор всему

– Я буду несказанно рад поучиться у вас, Евгений Евграфович, – искренне воскликнул полковник Залыга, – тем более, что вы, как я слышал, изволили заступиться за меня, после неудачно окончившейся операции, в результате чего, я вместо нагоняя, неожиданно получил повышение в чине.

– Ну, положим, звание полковника вы заслужили более, чем многие другие из штабных, – удовлетворенно промолвил Баташов, – я лишь только кое-кому напомнил об этом. И запомните, полковник, что в нашем деле главное – доложить первым… А что касается дела Федорова, то вы направляйте его деятельность, а я, при необходимости, буду периодически наезжать к вам и осуществлять общее руководство.

Закончив свою работу в штабе 2-й армии, генерал Баташов, наказав полковнику Залыге держать его в курсе по делу «Януса» – так он назвал новое дело о германском шпионаже, – в этот же день выехал обратно в Седлец, в штаб фронта. По уже давно заведенной привычке, он не стал сразу же докладывать генерал-квартирмейстеру Бонч-Бруевичу о новом деле (обычно он ставил руководство в известность лишь после получения каких-то реальных результатов). После доклада полковника Залыги о первых, довольно успешных шагах Федорова, Баташов, решил наведаться в Варшаву, чтобы там из первых уст услышать все обстоятельства по делу «Януса».

Бывая по делам службы в Варшаве, Баташов, если, конечно, позволяло время, любил побродить по широким и шумным улицам, где с раннего утра бурлила городская многоголосая жизнь. Открывались новомодные магазины одежды, в которых товары, прибывшие оказией из Одессы или Лодзи, молодые и шустрые приказчики представляли, как последний писк Парижской моды. Милые паненки-цветочницы наперебой предлагали колючие, разноцветные розы и свежие тюльпаны. Булочные, распространяя кругом аппетитный дух, влекли прохожих к свежим булкам, птифурами и пирожным. Весь этот многоязычный говор европейского города не резал уха русского человека, привычного к славянской речи. Чтобы понять поляка или еврея, ему не нужен был переводчик, потому что все варшавяне говорили, частенько перемежая речь русскими словами…

Но в то весеннее утро ничто, даже залитая ярким светом Саксонская площадь, над которой золотом горели в солнечных лучах купола грандиозного православного собора Александра Невского, через позолоченные, массивные врата которого к утренней службе устремлялась пестрая толпа прихожан, не радовало неспокойную душу генерала. Все, казалось, было как обычно, но с самого утра его не покидала навязчивая мысль о том, что случилось что-то непредвиденное. Такое состояние у него бывало иногда перед провалами агентуры или перед незапланированными и срочными вызовами в Генштаб… Чтобы отвадить от себя это внезапное чувство, Баташов зашел в собор и, затеплив свечку перед образом святого Александра Невского, мысленно помолился святому воителю и освободителю земли Русской. После молитвы на душе стало легче, и он уверенной походкой направился в небольшой особняк, где размещалось разведочное отделение 2-й армии. Несмотря на раннее утро, у крыльца штаба генерала встретил сам начальник отделения полковник Залыга.

– Работаем по утвержденному вами плану, – доложил он после обмена рукопожатиями. – Негласная проверка секретоносителей в штабе резервного корпуса ничего существенного не принесла. С завтрашнего дня переключаемся на Варшавский телеграф. Более подробно о результатах проверки военнослужащих резервного корпуса сообщу письменно.

– Хорошо, Петр Федорович, – удовлетворенно промолвил Баташов, – поторопитесь, мне кажется, что после ликвидации нами германского резидента в преддверии весенней кампании немцы забросили в Варшаву своего очередного агента, вполне возможно, даже – целую группу. И наша с вами задача во что бы то ни стало выявить шпионов и обезвредить. Это особенно важно перед началом новых боев. Об этом подробнее поговорим позже, а пока я бы хотел встретиться с Федоровым.

Несмотря на мучившие Баташова нехорошие предчувствия, он не нашел в рассказе Федорова, который подробно рассказал о своих новых контактах с Яношем и о стремлении агента наведаться к нему домой, каких-то причин беспокоиться. После того как Федоров изложил все сказанное на бумаге, генерал отпустил его. Прикрыв плотно дверь, он подошел к окну, выходящему на Саксонскую площадь и, наблюдая за тем, как спешат по своим делам прохожие, мчатся «ваньки», кричат заполошные газетчики, думал над тем, как выявить и обезвредить врага, окопавшегося во фронтовом тылу…

– Ваше превосходительство, – прервал размышления Баташова дежурный офицер, – вас просит к телефону жандармский полковник Стравинский.

«Легок на помине», – подумал Баташов, искренне обрадовавшись тому, что с этим внезапным звонком вновь завертелась жизненная карусель, не оставляя времени для грустных мыслей.

В кабинете полковника Залыги, который предоставил свой кабинет в полное его распоряжение, было довольно пусто. В просторной комнате с окнами, выходящими во двор, было сумрачно и неуютно. У окна стоял двухтумбовый стол в окружении трех резных дубовых стульев с прямыми спинками. На стене висела карта Царства Польского с обозначенной на ней линии фронта.

Баташов присел на краешек стула и нетерпеливо поднес к уху трубку телефона.

– Здравствуйте, уважаемый Апполинарий Эрастович! Я очень рад вас слышать!

– Здравствуйте, Евгений Евграфович! У меня к вам конфиденциальный разговор. Если вы не возражаете, то мы можем встретиться на моей конспиративной квартире.

– Я не возражаю.

– Тогда я высылаю за вами авто. Через полчаса машина будет у подъезда.

Конспиративная квартира начальника Варшавского жандармского управления полковника Стравинского была обставлена со вкусом. Это Баташов отметил сразу же, как только вошел в просторную, светлую комнату, расположенную на первом этаже трехэтажного доходного дома. Светло-бежевые обои и серебристого цвета гардины, прекрасно дополняли интерьер гостиной, с ее уютными диванами и креслами. Казалось, что здесь просто невозможно было хоть что-то утаить, потому что обильный свет, струящийся из окон и хрустальной люстры, словно рентген высвечивал не только каждую складку на одежде, но и, возможно, самую потаенную мысль.

К откровенности располагал и сам хозяин квартиры, жандармский полковник Стравинский.

– Евгений Евграфович, дорогой! – воскликнул он, легкими шажками выплывая навстречу гостю. – Узнав, что вы в Варшаве, я хотел непременно с вами поговорить о важном деле. И, скажу откровенно, искренне рад приветствовать вас в этой скромно обставленной комнатушке. Прошу к столу. Не побрезгуйте моим гостеприимством, тем более что мы с вами теперь, как и прежде, к одной телеге пристегнуты…

– Я согласен, телега у нас одна, да только кони разные. Боюсь, что на поворотах заносить будет! – улыбнулся Баташов, присаживаясь за стол, обильно уставленный самыми разнообразными закусками.

– Кого? Вас или меня?

– Время покажет.

– Время покажет, – согласился полковник и, достав из серебряного ведерка запотевшую бутылку шампанского, ловко и непринужденно запустил пробку в потолок.

– За ведомственное содружество! – провозгласил тост хозяин, наполнив хрустальные бокалы.

– За наше содружество! – уточнил Баташов.

Отпив несколько глотков пенящейся ароматной влаги, генерал поставил бокал на стол. – У вас ко мне дело? – деловито спросил он.

– Никак нет! – по-армейски четко ответил жандарм. – Я решил просто поговорить с вами во неслужебной уютной обстановке.

– Вам это прекрасно удалось. За что примите мою искреннюю благодарность, – улыбнулся Баташов, вставая из-за стола.

– Вы что уже собираетесь уходить? – недоуменно посмотрел на гостя Стравинский.

– Нет, уважаемый Иван Спиридонович. Если у вас нет ко мне дела, то у меня есть! Как говорят на Востоке: «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе». Я намеревался встретиться с вами еще до вашего звонка.

Лицо жандармского полковника приняло удивленное выражение.