Месть Альбиона

– Просвещали уже, – бесцеремонно перебивал русобородый Данилов, яростно пыхтя папиросой. – Забыл, что ли, как тридцать лет назад студенты ходили в народ, – разъясняли, агитировали? А чем кончилось? Землепашцы твои любезные вязали их, как баранов, и сдавали местным исправникам. Вот тебе и всё просвещение. Ты хоть раз живого крестьянина видел, теоретик? Тёмные они, тупые, забитые.

– Революцию делают не букварями, а бомбами, – скрипел коротышка Игнатов. – Чем можно всколыхнуть народные массы, да так, чтобы до печёнок пробрало? Только террором!

– Много твой террор помог, да? – гортанно возражал скептик Восканян. – Вот только что царя в расход пустили, а революции как не было, так и нет. Зато, считай, партию потеряли… Дороговато Алексашка обошёлся, а?

Дальше начинался гвалт, в котором терялась нить спора, а порой и здравый смысл в придачу.

Однако при всех разногласиях революционеры цепко держались друг за друга. Кухонные споры и посиделки под дешёвый виски или просто чай были лекарством от тоски по родине. Собравшись вместе, можно было ненадолго забыть о чужом неуютном Лондоне, вспомнить русские берёзы, спеть «Дубинушку» или «Эх ты, степь широкая». В свободное же от посиделок время, забыв о спорах, товарищи рука об руку выпускали журналы «Хлеб и воля», «Накануне», «Народоволец». Революционные брошюрки и листовки тоже выпускали. Всё это бумажное добро каким-то образом уходило в Россию и растворялось на бескрайних просторах империи.

Побывав на двух-трёх революционных вечеринках, Арсений решительно сказал Столярову:

– Что-то я не пойму, зачем Андрей меня сюда прислал. Лясы точить по вечерам? Чаи на кухнях гонять? Так я по другой части. Ты вроде говорил, что будет мне какое-то дело. Когда и какое?

Столяров покачал головой.

– Насчёт «лясы точить» – это ты зря, – неодобрительно заметил он. – В таких вот спорах рано или поздно родится революционная истина… А дело тебе есть. Перво-наперво должен ты выучить английский язык. Да так, чтобы от зубов отскакивало. Для этого со следующей недели вместе с пятью нашими товарищами начнёшь ходить на специальные курсы на Уайтчепель Хай-стрит. Здесь неподалёку. Курсы организовали местные филантропы, специально для русских эмигрантов.

Арсений разозлился.

– Да на кой мне ляд этот язык? – хмуро спросил он. – Я что тут до конца жизни торчать собрался? Я на такое дело не подписывался.

– Не дури! – резко сказал Дмитрий. – Сказано выучить, значит, выучишь, как миленький… Ты пойми, – продолжал он уже спокойно, – здесь, в Англии, есть люди и целые организации, которые нам сочувствуют. Помочь могут много чем. С ними надо общаться, договариваться, – словом, работать. Ты парень умный, опытный, хотим тебя привлечь к этому делу. А как ты будешь с ними объясняться? На русском, что ли?

– Что за люди? Что за организации? – спросил Арсений, глядя исподлобья.

– А ты не торопись, – посоветовал Столяров, кладя руку на плечо. – Знаешь, как в Англии говорят? «Step by step». Шаг за шагом, значит. Дойдёт и до конкретных задач. А пока считай, что курсы – это твоё партийное поручение.

С курсов-то всё и началось.

Учились по вечерам в муниципальной школе Уайтчепеля. Маленькое здание и небольшой класс с неказистыми столами и стульями напомнили Арсению собственную церковно-приходскую школу. Унылая печать бедности навсегда проштамповала обшарпанные полы и стены комнаты. Но вот преподавательница мисс Деррик оказалась выше всяких похвал.

Девушка была привлекательной… нет, не так. Красивой она была, и очень: высокая, темноволосая, с тонкой талией, с продолговатым лицом, на котором светились большие глаза, а черты были невыносимо правильны. Сметанно-белая кожа, ровные зубы, изящная, без единой морщинки, шея… Бриллиант, блеснувший вдруг сквозь туманы Ист-Энда. При виде мисс Деррик Арсению стало неловко за свой дешёвый клетчатый костюм и скрипучие башмаки, прикупленные на рынке в Петтикоут-Лейн. Да и вообще как-то неловко…

Уже на второй неделе занятий выяснилось, что в маленькой группе революционеров лучший студент – это Арсений.

– У вас несомненные способности к языку, мистер Овчинцев, – сказала как-то учительница после урока. (Тут надо пояснить, что за последние годы Арсений сменил несколько паспортов и в Лондон прибыл под именем Петра Семёновича Овчинцева.) По-русски она говорила неплохо, с каким-то мягким акцентом. И голос был мягкий, звучный.

– Спасибо на добром слове, коли не шутите, – осторожно сказал непривычный к похвалам Арсений.

– Почему же я шучу? Через несколько месяцев занятий вы будете говорить, как настоящий англичанин. Если, конечно, не утратите прилежания.

Девушка мило улыбнулась, и у Арсения защемило сердце: до чего хороша!

Глаза, конечно, были не только у него. Другие студенты откровенно пялились на мисс Деррик и между собой обсуждали достоинства её фигуры, гадая, какова она в постели. Арсения эти разговоры бесили. Кончилось тем, что он приватно побеседовал с каждым товарищем. Объяснил, что на курсах надо учиться, а на учительницу глазеть не надо, потому что… ну, потому что. Все кроме одного поняли правильно. А тот, воронежский народоволец Улиткин, закочевряжился, – мол, не его, Арсения, собачье дело, на кого ему, Улиткину, глазеть. Однако, заработав синяк на скуле и фонарь под глазом, правоту товарища по партии признал…

– О чём задумались, мистер Овчинцев? – спросила девушка, легко коснувшись руки Арсения.

Ну, как ей объяснить, что у него давно уже не было женщины? Задумаешься тут… Как-то, не выдержав, Арсений привёл к себе дешёвую шлюху, – много их гнездилось на кривых улочках Уайтчепеля. Снял на ночь, но уже через полчаса, давясь брезгливостью, сунул обещанную монету и выгнал. А потом долго мерещился душный запах немытого истасканного тела…

В классной комнате, тускло освещённой газовыми рожками, они были одни. Да и во всей школе, наверно, кроме сторожа, никого не осталось… Арсений решительно встал и облапил сидящую мисс Деррик. Сопя, впился в розовые губы жадным поцелуем. Схватил за грудь. Краем глаза при этом взял на заметку школьный стол, на котором вполне можно устроиться, – без комфорта, само собой, но чёрт с ним, с комфортом…

А вот что произошло дальше, Арсений сразу и не понял.

Тонкие руки, вдруг ставшие очень сильными, оттолкнули его (да какое там оттолкнули, – отшвырнули!), и Арсений отлетел шагов на пять.

– Разве можно так обходиться с дамами, мистер Овчинцев? – укоризненно спросила мисс Деррик, поднимаясь и поправляя разметавшиеся волосы. – А я-то полагала вас джентльменом.

Издевается, что ли? Арсений рассвирепел.

– Да ты, сука, ещё ломаться вздумала! – зарычал он и кинулся на девушку.

Легко увернувшись от непрошеных объятий, мисс Деррик метнулась к учительскому столу и выхватила из ящика нож. Обычный кухонный нож, ценой шиллинг за пару, с длинным и широким лезвием. Арсений засмеялся. Нашла чем пугать, дура, не револьвер же…

А через мгновение всё же испугался.

Нож в маленькой ладони девушки вдруг словно ожил. Непостижимо быстро вращая кистью, ловко перебрасывая кухонное оружие из руки в руку, мисс Деррик мелкими шагами двинулась к Арсению, и тот невольно отступил. Он просто не мог уследить за молниеносными движениями лезвия – глаз не успевал. И перехватить руку с ножом тоже не успевал. А острое лезвие продолжало чертить зигзаги всё ближе и ближе, угрожая то лицу, то телу. Мисс Деррик с тихим смехом сделала выпад, и Арсений ощутил укол в грудь. Сделал шаг назад. Новый укол – теперь в живот. Ещё шаг назад. Третий укол – в пах. Арсений упёрся спиной в стену и невольно закрыл руками низ живота. А девушка, приставив нож к горлу, спокойно, даже не запыхавшись, спросила:

– Не хотите ли извиниться, мистер Овчинцев?

– Ведьма! – с ненавистью выдавил Арсений, ощущая лезвие у сонной артерии.

– Ну, почему же ведьма? Женщины Ист-Энда умеют защищать себя, вот и всё… Так как насчёт извинений?

Нож чувствительно уколол горло.