Страница 65 из 86
Часть четырнадцатая.
О любви вне времени и вне обстоятельств.
В наши края спешила весна. Перелётные птицы возвращались домой и несли на своих пёстрых крыльях плетённые из древесных прутьев качели, увитые дикими травами и полевыми цветами. Там беззаботно и легко раскачивалась разрумянившаяся захмелевшая дева. Она пела песнь пробуждения и вплетала в волнистые локоны отливающие золотом первые поцелуи и дерзкие мечты. Весна была кудесницей и затейницей игривой, очаровательной и манящей. Она стучалась в окна под раннее щебетание птиц, неустанно вивших гнёзда, под звон тающего льда на реке и под шелест упрямых ростков, пробивающихся наружу сквозь заледеневшую земную твердь. Она вдыхала пряные ароматы первых сочных плодов и выдыхала свежее, чистое дуновение ветра, заполняющее людские носы бодростью и новизной. Весна – пора удивительная, возрождающая великие надежды и развеивающая все опасения. Она – наивное дитя – юное, светлое, верит во всякие чудеса. Ей кажется, что нет ничего дурного, запретного, непосильного или грубого. Весна радуется, нежно целует цветы, поля и леса, и они в благодарность раскрываются, расцветают, зеленеют и одаривают её пёстрой палитрой красок. Она помогает раскрыть глаза шире на привычные, скучные и надоевшие вещи. И потому каждый человек на земле непременно ждёт весну – почётную гостью в своём доме, мечтая поскорей сбросить многослойное тяжёлое одеяние, начать всё заново или исправить и, конечно же, влюбиться. А затем сидеть допоздна, болтать без умолку с предметом своего внезапного нечаянного обожания и строить грандиозные планы на будущее. Весной всё кажется иначе, хочется дышать полной грудью и безгранично верить.
– Это от неё! – восторженно воскликнул мой хозяин и принялся читать долгожданное письмо вслух.
В тот день я узнала ещё одну удивительную, невероятную и трогательную историю.
"Здравствуй, мой нежный и добрый друг!
Вероятно, ты несказанно удивишься, получив моё письмо. Да я и не знаю, живёшь ли ты там, где прежде, дойдёт ли оно до тебя, а если и дойдёт, захочешь ли ты его прочесть. Я долго не решалась написать тебе, меня угнетал груз прошлого и, казалось, что помнить о детских привязанностях смешно и нелепо. Однако внезапное желание поговорить с тобой не покидает меня уже несколько лет. Я долго сомневалась, стоит ли ворошить прошлое, стоит ли напоминать о себе, ведь история нашей дружбы кончилась печально и болезненно. Но я не виню тебя. Разве можно винить мальчишку за то, что не смог защитить от зла, поработившего целый мир. Весь мой страх, злоба и отчаяние скопились в неугасаемой ненависти к целой стране, когда–то бывшей мне родной и любимой. Но чувство горечи, преследующее меня в течение многих лет, не смогло запятнать образ старого близкого друга. Это удивительно и необъяснимо. Я до сих пор отчётливо помню, как ты провожал меня взглядом, и сколько было в нём любви и бессилия. Этот взгляд сопровождал меня всю жизнь и помогал в трудные часы, когда в очередной раз опускались руки, и я чувствовала себя одинокой и потерянной. Я знала, что где–то есть мальчик – совсем несмышлёный, наивный и озорной, который провожает и ждёт меня всегда, в одно и то же время, в одном и том же месте и при любых обстоятельствах.
Вероятно, после случившейся трагедии целого поколения тебе на долю секунды почудилось, что письмо пришло с того света – призрачный знак с той самой тёмной, запретной стороны – но не пугайся, друг мой, я удивительным чудом осталась в живых – единственная в своём роду, последняя из нашего древа. Я выжила и избежала неминуемой несправедливой и мучительной доли, которая постигла всю мою семью, друзей моей семьи и даже отцовских пациентов. Жадный стальной кулак, манипулировавший затуманенными умами и суливший ложное процветание, отверг божественное наследие и человеческую сущность. Он раздавил всё и всех в кровавом потоке во славу новой высокомерной и порочной эпохи.
В тот день нас насильно вели подобно стаду, подгоняя и тыча дулом винтовки в затылок, осыпая бранью и насмешками. Нам не позволили должно собраться, мы едва успели натянуть башмаки и прицепить на одежду жёлтые звёзды. Тогда я не знала, что их заранее пошила мама. Эти матерчатые звёзды были своего рода метками, точно мишенью на поражение. Тогда мы с братом ещё не знали, что скрывали родители, как они покорно готовились к неминуемой участи и неоднократно обсуждали плачевное положение. До последнего отец надеялся на то, что нас не тронут из–за его положения в обществе и талантливых научных исследований и потому, не жалея себя, углублялся в работу. Так он отгонял от себя тяготящие мысли и не расставался с надеждой.
Мы шли по двое в ряд медленным синхронным шагом. Нельзя было останавливаться: это означало мгновенную казнь. Но моя болезнь ставила собственные условия – тело тяжелело, не слушалось, а перед глазами всё расплывалось. Более не в силах бороться с недугом, я погрузилась во тьму полубессознательного. Я всё чувствовала, но не могла пошевелиться или что–то сказать. Солдат велел мне подняться, облил словесной грязью и пнул несколько раз в бедро. Затем захотел пристрелить. Я услышала, как щёлкнул курок, и перестала сопротивляться своему состоянию, полностью погрузившись в мутные пучины обморока. Понимаешь, в то мгновение я полностью смирилась с неизбежным, как мне казалось. Последней каплей стал крик матери, гул отчаявшейся толпы и частая пальба. Однако на меня пожалели пулю, посчитав, что дни мои и так сочтены, и вытолкнули в канаву, словно я никогда не была человеком. Там я пролежала до поздней ночи, а затем мне посчастливилось так, как не посчастливилось миллионам: один из бывших пациентов вытащил и выходил меня из уважения к отцовскому труду и научному таланту. Это был одинокий пожилой мужчина, переживший и повидавший многое, но не утративший своего человеческого лица. Он знал меня ещё ребёнком, регулярно посещая врачебные сеансы, но я совершенно не помнила его лица.