Страница 51 из 52
Как давно это было… Вроде и недавно, а кажется – сто лет прошло. Тася с усилием вынырнула из воспоминаний – словно очнулась от тяжёлого кошмара. Стоило ли вспоминать – в день рождения? Тася захлопнула дневник и сунула его обратно в рюкзак. Блокнот со стихами читать не не стоит – там то же самое: сверкающие мечты, обманутые надежды, боль расставания и светлая вера в счастье. Тогда она ещё верила - в счастье.
Может, пойти покататься? – Тася глянула в окно – всё та же метель и тусклый неяркий свет фонаря в наплывающих сумерках. Какие лыжи! Может, завтра пойти?
Тася стояла у окна и смотрела в ночь – или это был вечер? Чёрный, метельный, недобрый, с белыми космами снега. Такой чёрный вечер уже был в её жизни.
Тогда она бесцельно сновала из комнаты в кухню, из кухни в коридор, из коридора в комнату, и по старой детской привычке считала шаги: если чётное количество, всё будет хорошо, если нет…
Выходил всякий раз нечёт. С дивана, где лежала Тасина мама, не доносилось ни звука: мама всегда молчала, когда ей было плохо – не хотела её пугать. Ведь всё обойдётся, не в первый раз…
- Мама, ты как? Тебе лучше? – не выдержала Тася. Она никогда не любила молчания. Вопреки известным поговоркам о золоте и согласии, за молчанием обычно скрывают ложь.
- Да вроде, получше… Или нет? Не пойму.
Ноги сделались вдруг ватными, и на них было странно идти. Но она дошла – до телефона, непослушными пальцами набрала «ноль-три». Набрать получилось не сразу: пальцы срывались с диска.
- Ждите. Машина будет, - безразлично пообещали на том конце провода. Тася стояла в тупом оцепенении и слушала короткие гудки – ту, ту,ту,ту, жду, жду, жду,жду…
На цыпочках подошла к дивану. Мама, казалось, спала, но это был не сон – забытьё. Тася не помнила, сколько времени просидела возле неё. Наконец мама открыла глаза.
- Я спала? Так хорошо поспала… Вроде, мне полегче стало. А ты чего сидишь?
- Да я так… Услышала, что ты проснулась, и подошла, - сказала Тася, стараясь, чтобы голос звучал беспечно.
- А мне папа приснился! Будто мы костюм ему покупали в универмаге «Московский». Сколько он их перемерял – и все плохо сидели! Пиджак впору, а брюки висят. А поменьше размером – брюки сидят идеально, а пиджак маловат, - рассказывала мама, и Тасе казалось, что костюм был куплен на самом деле, а остальное – мамина болезнь, и забытьё, и ожидание скорой, которой до сих пор нет, - остальное только сон. Всё неправда! Сейчас мама доскажет свой сон, и они пойдут пить чай с вареньем! Надо бы чайник поставить...
- И знаешь, что я сделала? – приподнявшись на локте, с улыбкой продолжала мама.. – Отнесла в примерочную два костюма разных размеров и там поменяла: пиджак взяли пятидесятого размера, а брюки сорок восьмого. И никто не заметил, и на кассе пробили и дали нам чек! И папа сказал, что мы сделали финт ушами.
Тася помнила это папино любимое выражение, означающее – именно то, что они проделали в универмаге «Московский».
- А потом что было? – спросила Тася.
- Потом… Я на работу собралась ехать, а он мне говорит: «Ты забыла, что сегодня воскресенье. А вроде пятница была. А он упёрся, воскресенье – и всё тут! Ну, и поехали домой. А на станции вспомнили, что хлеба дома нет, я домой пошла, а он за хлебом, я, говорит, быстро, - скороговоркой бормотала мама. – Суп надо разогреть, он придёт сейчас…
Что она такое говорит?! Хорошо, что во сне они расстались, папа отпустил её домой, а сам остался. Не взял маму с собой. Значит, она останется с Тасей. Значит, поправится. Вот тебе и чёт-нечёт, - обрадовалась Тася. Тишину пронзила резкая трель звонка: это приехала скорая.
- Это папа. Иди, открой, - сказала Тасе мама. – И суп выключи.
Тася ужаснулась и побежала открывать, и пока врач хлопотал вокруг мамы, отрывисто отдавая приказания медсестре, - ещё на что-то надеялась…
- Ваша фамилия, имя, отчество? – зачем-то спрашивал маму врач.
- Некрасова, Лидия Васильевна, - медленно проговорила мама, словно сомневаясь в сказанном..
- А как зовут вашу дочь, помните? Назовите полное имя.
Он что, с ума сошёл, этот врач? Спросил бы у Таси. Но упрямый врач снова и снова задавал маме этот несложный вопрос, а мама молчала.
- Лидия Васильевна, вы меня слышите? Как зовут вашу дочь?
Мама наконец заговорила, словно в бреду произнося слова.
- Мою дочь? Мою дочь зовут… Та… Тася.
- А полное имя – как? – допытывался врач.
- Не помню. Я… не знаю. Тася… Нет, не помню…
Тася вышла в коридор и зажала руками уши, чтобы не слышать, как мама не может вспомнить её имя. А потом из комнаты вышел врач и, глядя куда-то в сторону, развёл руками… Значит, папа всё-таки пришёл. Хлеба купил и пришёл, и сейчас – где-то там, далеко, - они сели обедать. А папин новый костюм, аккуратно выглаженный, висит на плечиках в шкафу. Тася его уже не увидит, в новом костюме, а мама увидит.
Мама, папа, вы любили меня по-настоящему – такую как есть. И я вас любила и сейчас люблю. Так куда же вы ушли? Так хорошо было – всем вместе. А теперь я даже день рождения отмечаю одна. Никого не хочу видеть.
… За окнами бесновалась метель, улицы, дома, деревья, фонари – растворились в белой мути, и на всей земле ничего не осталось.
Давно уже стемнело, и в темноте всё падал невидимый снег, и темнота была белой. Хотелось плакать, но не было слёз. Наверное, слёзы замёрзли где-то у неё внутри, как снег, - думала Тася. Пусть бы позвонил – хоть кто-нибудь. Пусть бы ошиблись номером, и она убедилась – что мир существует, что она не одна.