Страница 14 из 20
– Инспектор, мне это записывать?
Мне пришлось подойти к Мертону, поскольку я опасалась худшего.
– Пожалуйста, не плачьте над ковром, – шепнула я.
Мертон посмотрел на меня безжизненным взглядом и направился к двери. Я видела, как инспектор колеблется, прежде чем прикоснуться к дверной ручке своей чистой ухоженной рукой, но то, что оставалось у него за спиной, страшило его явно больше, чем опасность подцепить заразу. Когда он вышел, Джеймсон последовал за ним не сразу, точно раздумывая, имеет ли смысл ему оставаться здесь в одиночку.
Я понимала, какой ужас испытывает сейчас Мертон. Взгляд мой был прикован к неподвижной фигуре в кресле. Мистер Икс на меня не смотрел, его разноцветные глаза были устремлены на окно, за которым угасал закат над морем.
– Все, что вы сказали… это правда?
– Снаряд, заряженный правдой. Остальное – обыкновенный свинец, но я угодил в самую точку.
– Как вам… как вам удалось?
– Сейчас у меня нет времени, чтобы объяснять вам очевидное. Сейчас мне срочно требуется, чтобы вы ответили на один мой вопрос: вы подарите мне свое абсолютное доверие? Отвечайте.
Я превратилась в ледышку, но не из-за прозвучавшего вопроса.
Дело в том, что этот невозмутимый человек впервые выглядел взволнованным.
Доверие
1
В комнате горели три лампы: одна на столике, одна у кровати и, как обычно, одна на каминной полке. Небо за окном тоже не окончательно потемнело. Более чем достаточно света, чтобы без помех изучить моего пансионера. Сидящего в своем кресле, прямого, в халате, пижаме и туфлях. Тонкие брови выгнуты дугой. Рот слегка приоткрыт.
Я смотрела на него так же, как, наверное, смотрели бы и вы, получив подобное предложение.
– Довериться вам?
– Вы уже слышали, так что, пожалуйста, отвечайте.
– Что вы собираетесь делать? – Мне было страшно.
– Если вы доверитесь мне, не будет необходимости отвечать на этот вопрос. И если не доверитесь – тоже.
Его большие двухцветные глаза были устремлены на меня, но я не видела в них никакого выражения. Мистер Икс был готов – так мне показалось – к любому ответу.
– Я не могу довериться вам так поспешно, как вы просите!
– Тогда, пожалуйста, немедленно выйдите из комнаты и предупредите, чтобы никто меня не беспокоил, включая инспектора Мертона, если у него вдруг появится желание вернуться, в чем я сомневаюсь, но не сбрасываю со счетов; в противном случае я угрожаю написать моей семье письмо с жалобами – так и передайте доктору Понсонби, а теперь уходите.
Его презрение и безразличие задели меня так сильно, что я развернулась и пошла к двери. Но передумала. После такой просьбы я не могла оставлять его одного.
– Да вы первый должны мне довериться! – заявила я, возвращаясь к креслу. – Если то, что вы задумали, вообще может быть приемлемо, я буду на вашей стороне! Если нет – я еще подумаю, что мне делать! Но не требуйте, чтобы я подарила вам то, чего вы, как мне кажется, дать не в силах!
Я выдержала его красно-голубой взгляд. Его тонкие губы скривились.
– Я защитил вас от полицейских – это вам кажется недостаточным знаком доверия?
– Никто не просил вас за меня вступаться! Я ваша медсестра, а не подружка! И я буду доверять вам настолько, насколько вы сами мне позволите!
Я нащупывала почву для каждого нового шага.
– Вы…
– Я упряма, это уж точно… Но я не уйду, пока вы…
– Так откройте же окно.
– …пока вы мне не докажете… Что вы сказали?
Нетерпение заставляло его говорить еще быстрее (если такое возможно).
– Мисс Мак-Кари, вы желаете получить доверие за доверие, я уже принял ваше условие, а теперь как можно скорее откройте окно, не забывая о нашем общем друге, Шпингалете-убийце.
Я признала, что правила его справедливы, и, как ни странно, он просит меня о том самом, чего я напрасно от него добивалась с момента прибытия в Кларендон.
Открыть проклятое окно.
Я повернулась к пыльным прямоугольникам, за которыми мерцала темная синева. Я уже знала, как обращаться с этим кошмарным шпингалетом.
– Ну а теперь… – произнесла я, обдуваемая вечерним бризом.
И замерла перед окном.
Клянусь вам, будь у меня слабое сердце, эта история никогда не была бы написана.
Снаружи, из воздуха, поднялись две руки и ухватились за подоконник.
2
На всякий случай должна сказать – если вдруг я до сей поры изображала себя каким-то другим человеком, – что мир всегда представал для меня будничным, хотя и не слишком счастливым местом: работа (много), отдых (мало), долгие дороги, терпение, бюрократия, маленькие радости, огромные печали и чуть-чуть мечтаний (всегда связанных с солнцем: его отсутствие, восход и заход неизменно навевали на меня мечтательность). Не думаю, что покажусь тщеславной, если предположу, что мир выглядит таким же и для большинства других людей. До той самой минуты все необыкновенное я получала в театрах, а редкие исключения – бабочка, которая, гляди-ка, уселась прямо на руку мне, девчушке; старушка, которая поблагодарила меня за заботу, уже находясь на пороге смерти; первый поцелуй Роберта Милгрю – были мимолетны и неповторимы. Однако мир мистера Икс, ясное дело, выглядел совсем иначе. Не только иначе, чем мой, – иначе, чем мир любого другого человека. За несколько часов нашего знакомства он уже узнал все мои тайны; еще один день – и его тайны начали открываться мне.
Я стояла неподвижно, растерянно глядя, как они проникают внутрь.
Ни один из них не мешал другим. Они ловко карабкались по стене и спрыгивали на пол поочередно – так обычные люди вежливо проходят в дверь. Потом все они замерли, глядя на нас широко открытыми глазами, только моргая время от времени.
Полагаю, все мы их когда-нибудь видели и в то же время мы их никогда не видим. Детей, над которыми жизнь измывается со всей жестокостью, которых полно и в Портсмуте, и на лондонских улицах, – оборванных, грязных, с тревожными цепкими взглядами. Прохожие обычно не поворачивают головы, когда они проносятся шумными стаями, зато жадно глазеют на них в театрах – официальных или подпольных. Они – как будто вымышленные существа с точки зрения тех членов общества, которые считают, что настоящий ребенок носит матросский костюмчик и играет с палочкой и обручем под бдительным присмотром воспитательницы. Со мной всегда происходит обратное: стоит мне увидеть уличного мальчишку, как сотни здоровых, хорошо одетых деток тают, точно сахар на Сахарном Человеке.
Передо мной стояло три удивительных экземпляра. Самому низенькому не могло быть больше десяти лет, он был как обезьянка с веснушчатой закопченной мордочкой, со спутанной рыжей шевелюрой. Рядом с ним стоял самый высокий, с соломенными волосами, – он олицетворял собой саму покорность судьбе и спокойствие (каковых недоставало первому), глаза его были полуприкрыты, а на печаль он, вероятно, получил патент. Третий, светловолосый и грязный, был самый пригожий из всех, и ни слезы (он трогательно и молча плакал), ни приставшая грязь, ни царапины на руках и ногах (они подсказали мне, что мальчуган зарабатывает на жизнь на какой-нибудь из арен, быть может на Саут-Парейд) не портили его красоты.
Поначалу больше ничего не происходило. Они смотрели на меня, я на них, и сейчас мне трудно оценить, кто из нас был больше изумлен и перепуган. Шесть худеньких ног с шестью маленькими заскорузлыми ступнями перед крохотным диктатором в кресле. Он-то и нарушил повисшую тишину:
– Не замирайте перед окном, я вам уже говорил, передвигайтесь к кровати. Вас не должно быть видно снаружи. Будьте так любезны, мисс Мак-Кари, погасите все лампы, кроме одной, и приставьте к двери стул, спасибо.
Я повиновалась без пререканий, хотя и четко сознавала, что таким образом превращаюсь в соучастницу не поймешь чего, задуманного моим пансионером, но действовать как-то иначе мне в голову не пришло.