Пожалейте читателя. Как писать хорошо

В начале одной из следующих глав сообщается:

Речь Карабекьяна была принята с энтузиазмом. Теперь все согласились, что Мидленд-Сити владеет одним из величайших полотен в мире.

– Вы давно должны были нам объяснить, – сказала Бонни Мак-Магон. – Теперь я все поняла.

– А я-то думал, чего там объяснять, – сказал с изумлением Карло Маритимо, жулик-строитель. – Оказалось, что надо, ей-богу!

Эйб Коэн, ювелир, сказал Карабекьяну:

– Если бы художники побольше объясняли, так люди побольше любили бы искусство. Вы меня поняли?[64]

Как-то раз один интервьюер поинтересовался у Эрнеста Хемингуэя, много ли он занимается переписыванием и отделкой своих текстов. Тот ответил, что бывает по-разному: «Вот, например, “Прощай, оружие!”. Я переписывал финал, последнюю страницу этой вещи, тридцать девять раз, прежде чем наконец удовлетворился тем, что у меня получилось».

«Что же вам так мешало?» – осведомился журналист.

«Необходимость подобрать правильные слова»[65].

Воннегут открывает то, что он хочет сказать, в процессе писания:

Те послания, которые выходят из пишущей машинки, – поначалу очень примитивные и дурацкие, они вводят в заблуждение, но я знаю, что, если просидеть достаточно времени за машинкой, самая разумная часть меня в конце концов даст о себе знать и я сумею расшифровать, о чем же она пытается сказать[66].

Один из ранних черновиков (возможно, вообще самый первый, поскольку он весь исчеркан и изрисован, к тому же не окончен) «Гаррисона Бержерона», одного из воннегутовских рассказов, принадлежащих к числу его любимых, начинается примерно так:

Был 2081 год н. э.

Апрель, разумеется, оставался самым суровым месяцем из всех. Сырость, мрачность и страх, что весна никогда не придет, – все это обуздывалось в маленьком домике лишь свечением телеэкрана. Эти три всадника уныния, казалось, готовы растоптать Джорджа и Хейзел Бержерон в тот миг, когда телевизионная картинка умрет.

– Танец был ничего, неплохой, – сказала Хейзел.

Даже если закрыть глаза на неуклюжую метафору со «всадниками» – о каком, собственно, танце говорит Хейзел? Воннегут карандашом вписал кое-какие добавления, которые дают ответ на этот вопрос (ниже они выделены курсивом). Исправленные предложения выглядят так:

Эти три всадника уныния, казалось, готовы растоптать Джорджа и Хейзел Бержерон в тот миг, когда телевизионная картинка умрет. На экране были балерины.

– Танец был ничего, неплохо у них получилось, – сказала Хейзел[67].

Теперь мы точно знаем, что Джордж и Хейзел смотрели по телевизору танец, когда они его смотрели и что это был за танец.

В опубликованном варианте рассказа необъяснимого упоминания о «всадниках» нет. Объяснение слегка поправлено, однако никуда не делось. Первый абзац очень серьезно переработан. Теперь он великолепен:

Был год 2081-й, и в мире наконец воцарилось абсолютное равенство. Люди стали равны не только перед Богом и законом, но и во всех остальных возможных смыслах. Никто не был умнее остальных, никто не был красивее, сильнее или быстрее прочих. Такое равенство стало возможным благодаря 211, 212 и 213-й поправкам к Конституции, а также неусыпной бдительности агентов Генерального уравнителя США[68][69].

Воннегут правил без устали, потому что прекрасно отдавал себе отчет в том, какие умения и навыки необходимы его аудитории, и потому что сочувствовал читателям – которым

придется опознать тысячи маленьких значков на бумаге и немедленно извлечь из них смысл. Им предстоит читать, а это искусство столь сложное, что большинство людей не в состоянии его полностью освоить на протяжении средней и старшей школы – двенадцати долгих лет.

(Мы цитируем всё то же эссе.)

Отсюда – седьмое правило Воннегута: «Пожалейте читателей»:

Аудитория вынуждает нас быть внимательными и терпеливыми учителями, всегда готовыми упрощать и разъяснять[70].

Эти «значки на бумаге» – символы. Сами по себе они не представляют тот опыт, который описывают. Они отображают звук, комбинации звуков. Они требуют расшифровки. Это нотная запись безмолвной музыки чтения.

Вообще-то человечество не так уж давно читает. Первый алфавит появился около 2000 г. до н. э.[71]. Три тысячи лет спустя, около 1100 г., китайский изобретатель Би Шэн впервые в истории применил для печатания подвижный шрифт, однако широкое распространение эта технология получила лишь спустя несколько веков. Примерно через три с половиной столетия после Би Шэна, в 1450 г., Иоганн Гутенберг изобрел печатный станок. Получается, что от создания алфавита до разработки механизма для его применения прошло в общей сложности свыше трех тысяч лет – и еще около четырех веков, прежде чем станок Гутенберга стали широко применять, в результате чего в повседневный обиход обычных людей стало входить чтение, а в обиход общества – распространение печатного слова.

У некоторых людей мозг не очень хорошо умеет расшифровывать буквы, расположенные на бумаге. Это дислексия – «дефект способности к обучению, связанный с чтением». Она имеет неврологическую природу, часто носит генетический характер и никак не связана с уровнем интеллекта или эффективностью обучения. Она может вызывать затруднения, мешающие непринужденному чтению про себя и/или вслух, пониманию прочитанного, расширению словаря. Порой именно ею объясняется «творческое» написание некоторыми людьми тех или иных слов. Она может порождать неуверенность в себе, чувство незащищенности. По оценкам ряда специалистов, около 15 % американцев – дислексики[72]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «