Страница 4 из 23
Тварь. Она считает меня животным. В порыве гнева я вырвалась из рук тети и заявила:
– Если я вам не нужна, тогда я убью себя. И больше никаких неудобств не будет!
Розина вскрикнула, а Жюли остановила на мне взгляд. В голубых глазах матери читалось безразличие, и оно резануло меня, будто лезвием бритвы прошлись по спине. Ей было все равно. Она не любила меня. Никогда. Я могла умереть, и это ничего для нее не значило.
Перед глазами все закружилось. Я бросилась в салон. Розина догнала меня, схватила за талию, а я отбивалась, опрокинула маленький столик с фарфоровыми фигурками и вазой цветов. Мать вопила, как дикий зверь. Я метнулась к окну и вцепилась в задвижку с намерением выброситься на вымощенную булыжником улицу. В голове пронеслось видение: тело в ночной рубашке летит вниз и приземляется, обдавая брызгами все вокруг, на глазах у слуг и кучеров, которые уже идут и едут по своим утренним делам.
Вдруг хаос прорезал отчетливый голос Жюли:
– Сара Генриетта Бернар, хватит!
Пойманная Розиной, я продолжала цепляться за подоконник и следила за приближением матери. Та прошла через занавешенную арку, ступила на ковер в восточном стиле и остановилась посреди салона, потерявшись на фоне показной роскоши, фальшивых римских бюстов, перегруженных деталями живописных пейзажей, набитых конским волосом диванов и канапе с дорогой обивкой, заваленных подушками, в том числе с ароматическими травами и кружевными шалями. Такая маленькая. Она была не больше меня. Как я могла настолько сильно бояться ее?
Но в тот момент она, казалось, доминировала над всем моим миром, халат ее распахнулся, и выступил круглый живот под ночной сорочкой. Увидев, что я уставилась на это неожиданное зрелище – мать выглядела толстой, но только в этом специфическом месте, – Жюли сказала:
– Ты позоришь себя. Мало того, ты позоришь меня. Я больше не потерплю этих выходок.
Страх парализовал меня. Приют. Он всегда был тут как тут, сквозил за каждым замечанием, всплывал на поверхность всякий раз, стоило мне чем-нибудь не угодить ей. За спиной у меня раздался голос Розины:
– Жюли, она всего лишь ребенок. Как ей все это понять?
– О, думаю, она понимает гораздо больше, чем показывает, – ответила моя мать.
– Maman… – прошептала я; слово, которое я никогда не употребляла, выскочило из меня от отчаяния. – Простите меня. Обещаю, я больше так не буду.
Жюли фыркнула:
– Совершенно точно, нет. Иди в свою комнату, и чтобы не было слышно ни звука, пока тебя не позовут.
Я бочком прокралась мимо нее, переступая через осколки разбитой вазы. Когда я уходила в свою комнату, Розина начала вполголоса что-то говорить. Жюли оборвала ее:
– Больше не хочу слышать ни слова в ее защиту. Этот дом никогда не был местом для ребенка. Пришло время искать какой-то выход.
– Я не хочу идти. Нет! Вы не заставите! – вопила я на всю улицу, пугая прохожих, пока Розина тащила меня к ожидавшему нас экипажу.
Лошади фыркали и бренчали упряжью, а кучер с изумленным весельем смотрел, как я сопротивляюсь, упираясь пятками в тротуар.
После того как Жюли сообщила, что мне больше не придется бить ее поклонников, а вместо этого предстоит отправиться в некое приличное заведение, где меня научат необходимым манерам, я устроила серию жарких протестов. Целый день отказывалась есть. Не желала мыться и причесываться. Наконец Жюли, щелкнув пальцами, в облаке духов и органзы уехала на один из своих вечеров, а ее горничная затащила меня в ванную и приказала вымыться и привести себя в порядок. Я прикусила язык, когда на следующее утро Жюли вернулась и молча остановилась взглянуть на меня, похлопывая себя веером по талии, которая была так туго затянута, что я подивилась, как эта женщина может дышать? После чего она пожала плечами и ушла в свою комнату, чтобы проспать до вечера. Сложно было поверить, что меня могут снова отослать с вещами в какое-нибудь отдаленное место, где я буду заниматься тем, чем положено заниматься девочкам, впрочем без особого толка.
В назначенное утро Розина заставила меня надеть неудобное платье с подходящей к нему черной шапочкой, закрутила мне волосы в узел, скрепив его лентой, и сообщила, что мы отправляемся в Тюильри посетить зверинец. Она знала, что мне это понравится, так как, покинув Бретань, я скучала по домашним животным. Едва я увидела ожидавший нас экипаж – такой красивый мы никогда не наняли бы для короткой поездки в Тюильри, – сразу поняла, что тетя врет, и завыла.
Розина и сама была на грани отчаяния:
– Сара, пожалуйста. Это не конец света, а всего лишь пансион. Разве ты не хочешь учиться вместе с другими девочками твоего возраста?
– Нет! – Я попыталась вырваться, не обращая внимания на дам, которые остановились, чтобы одарить меня хмурыми взглядами из-под зонтиков. – Я тебе не верю. Она отсылает меня прочь, как уже делала. Вы с ней бросите меня, как бросили в Бретани.
– Это неправда. – Розина остановилась, запыхавшись от борьбы со мной. – Сара, я никогда не хотела отсылать тебя. Это было не мое решение. – Она попыталась взять в ладони мое лицо, но я отвернулась. – Сара, послушай меня. Это для твоего же блага, пока ты не повзрослеешь. Клянусь своей жизнью!
Мои душевные терзания ослабели от ее проникнутых заботой увещеваний. Я любила свою тетю даже больше, чем раньше могла себе представить. И разумеется, моя симпатия к ней намного превосходила то, что я чувствовала по отношению к матери. Розина была добра, заботилась обо мне, пела колыбельные, когда мы, прижавшись друг к другу, лежали в кровати, водила на прогулки по городу и следила, чтобы я не попадалась под ноги Жюли.
– Тогда помоги мне. – Голос у меня надломился. – Ты уже научила меня читать и писать. Разве ты не можешь научить меня и всему остальному, что мне нужно знать?
– Дитя мое, я не могу, – покачала она головой. – Мы обе должны делать то, что нам велят.
Очередной безнадежный плач когтями раздирал горло. Усилием воли я подавила его. Выхода нет, разве что кинуться под копыта лошадей, чтобы они меня затоптали, – манящая идея, такое хотя бы не останется незамеченным. Но продолжать сопротивление было бесполезно, это только сделает Розину еще более несчастной, но никогда не разубедит Жюли. Она приняла решение. И даже не вышла на улицу, чтобы попрощаться.
– Я буду навещать тебя так часто, как только смогу, – продолжила Розина, почувствовав, что я сдаюсь. – А на каникулах ты сможешь приезжать к нам. Новая школа тебе понравится. Очень понравится. Это весьма приятное место. Мать выбрала самую лучшую.
– Сомневаюсь, – буркнула я, забираясь в экипаж, села на обтянутую кожей скамью и хмуро глядела, как тетя усаживается напротив и пристраивает у ног мой саквояж.
Экипаж дернулся и поехал по щелчку кучерского хлыста.
Мы тронулись в путь, который вел меня к неизвестному будущему. Я смотрела на удаляющийся дом – вот окно салона с кружевными шторами, из которого я пыталась выброситься. Казалось, с тех пор прошло уже много лет.
Почудилось, что я вижу за занавеской какую-то тень? Мать наблюдала за моим отъездом?
Я моргнула, и видение исчезло.
В продолжение двухчасовой поездки Розина пыталась развеять мои опасения:
– Пансион Граншан – это одно из самых уважаемых учебных заведений для девушек во Франции. Он расположен в Версале, недалеко от Парижа. Ты будешь счастлива учиться в компании с другими привилегированными юными особами.
Она продолжала повторять все ту же присказку, а город тем временем таял вдали, постепенно открывался вид на поля пшеницы и заросли орешника. Я сидела молча, сжав на коленях кулаки, и представляла, как вот сейчас распахну дверцу и выпрыгну. Унесусь прочь и исчезну, найду пристанище в глухой деревушке и стану просить милостыню на улице, пока какая-нибудь добрая бездетная супружеская пара не возьмет меня к себе. Я буду расти и пасти коз, стану розовощекой и толстой, так что никто меня не узнает. Жюли, снедаемая чувством вины, примется искать меня, Розина зачахнет с горя, но они не найдут беглянку. Я превращусь в совершенно другого человека. И перестану быть нелюбимым ребенком.