Страница 21 из 23
– Ты сказал, Мари гулящая? – уточнила я.
– Так про нее говорят. – Поль задумчиво жевал, превращая сухарь в кашицу. – Некоторые парни из класса Сансона изображают из себя повес. Сансон набрал себе сынков членов имперского суда, незаконных детишек мелких чиновников и прочих, которые считают, что они лучше остальных. Не буржуа. После занятий Мари ходит с ними в пивную за углом.
– Походы в пивную вряд ли превращают ее в шлюху, – возразила я, удивляясь, как могла не заметить Мари по пути в Консерваторию или домой и почему, рассказывая другим студентам о нашем знакомстве, она сама не подошла ко мне, чтобы возобновить дружбу.
– А походы после этого с парнями на берег реки превращают? – спросил Поль.
Я едва не подавилась хлебом:
– Она и правда это делает?
– Так говорят парни. Я с ней не ходил, так что за правдивость их слов поручиться не могу.
Как на это реагировать? Мари, которую я помнила, была девушкой искушенной в мирских делах. В конце концов, именно она открыла мне глаза на то, чем занимаются наши матери, так что, вполне возможно, слова Поля правдивы. Досадно, что девушек, которые лишились добродетели, все презирают, тогда как от юношей ожидают, что они будут вести разгульную жизнь в доказательство своей возмужалости. Подумав так, я заявила:
– Весьма негалантно с их стороны хвастаться подобными вещами. Если парень скажет что-нибудь такое обо мне, я ему уши надеру.
– Не сомневаюсь, – хохотнул Поль. – Поэтому они и сторонятся тебя. Сара, ты им очень нравишься. Парни тоже видят в тебе нечто иное, но ты их пугаешь. Тем не менее подозреваю, что большинство из них, если не все, предпочли бы, чтобы на берег реки с ними ходила ты, а не Мари.
– Не будь смешным. – Я снова хотела положить руку на его манжету, но не успела, потому что Поль отодвинулся, лицо его скрылось в тени, и я не могла прочесть, что на нем написано.
– Нет, – сказал он.
Я уставилась на него:
– Что?
– Не делай этого. Не обращайся со мной как с братом.
– Но мы друзья. Я часто думаю о тебе как… – Голос мой затих; Поль стал убирать остатки нашей трапезы, избегая моего взгляда, и я спросила: – Ты обо мне того же мнения?
Он покачал головой:
– Я знаю, ты не такая, как Мари Коломбье. И я не сын имперского судьи.
– Но ты думаешь об этом?
Я сама не знала, почему допытывалась. Мое тело, как бы я ни отвергала его потребности, давало о себе знать; я ощущала необъяснимые желания, которые приводили к тайным исследованиям себя в постели. Но быстрые ощупывания захватили меня ненадолго. Это казалось пустой тратой времени, когда нужно было выучить столько новых строк.
Поль посмотрел мне в глаза:
– Конечно думаю. Ты самая удивительная, самая головокружительная девушка из всех, кого я знал, и самая красивая.
Он считает меня красивой? Никто никогда не применял такое прилагательное для описания моей внешности.
– А ты не думаешь об этом? – продолжил Поль. – Не со мной, с кем-нибудь другим? В Консерватории, по-моему, много красивых парней.
– Как Жак Виллет?
– Ты невозможна! – фыркнул Поль.
Не могу сказать, что толкнуло меня на это. Просто порыв, как многое в моей жизни. Я увидела Поля, старательно отводившего взгляд, с оловянной тарелкой в руках, с опущенным круглым лицом, крошками на подбородке… и откинула одеяло:
– Иди сюда.
Он замер:
– Нет, сегодня я буду спать на полу.
Я похлопала рукой по соломенному тюфяку и отодвинулась к стене, ощутив спиной ее холодную влажность.
– Не будешь. Поставь тарелку и ложись в постель. Тут зябко. Я требую. И задуй лампу, пока мы не задохнулись от дыма.
Выполняя мои распоряжения, Поль двигался рывками, будто потерял контроль над своим телом. Когда он втиснулся на кровать, напряженный, как готовая лопнуть струна, и завозился с одеялом, чтобы накрыться, я положила руку ему на грудь и почувствовала, как быстро колотится у него сердце.
– Это какие-то конные скачки, – прошептала я и провела пальцами ниже, не уверенная в том, что делаю, но, услышав, как Поль задержал дыхание, сообразила: идея правильная.
Он остановил мою руку, прежде чем я дотянулась до мошонки.
– Нет. Ты… ты будешь жалеть об этом. Я никто, сын лавочника. У моей семьи нет ни титула, ни богатств.
– У моей тоже. – Я склонилась над ним, чтобы прикоснуться губами к его губам.
На них остался вкус сыра. Это было приятно. Сыр и хлеб, и его торопливая горячность, которая, как он ни пытался сдержать ее, набирала силу. Когда он засунул мне в рот язык, я отшатнулась и шепнула:
– Не спеши. Помни, я не такая, как Мари.
Поль, задыхаясь, произнес:
– Сара, ты для меня богиня.
Я едва не рассмеялась, но сдержала себя, смех был бы неуместным. Мы ощупывали друг друга и целовались, делали все те странные вещи, которые совершают новички в любви. Одежду мы не снимали, лишь приоткрывали тела, ощущая холод на коже, подбираясь к местам, о которых Поль так много думал.
Когда он нерешительно, будто я могла рассыпаться, вошел в меня, держа вес тела на руках и закрыв глаза, его лицо омыло выражение такого блаженства, словно он вступал в настоящий рай. Я ощутила резкую боль, более сильную, чем ожидала. Сжала зубы, побуждая его продолжать, – ну, это казалось единственно верным.
Все закончилось довольно быстро. Я даже удивилась, насколько быстро. Поль выгнулся и застонал, вскрикнул и излился теплом на мое бедро. Потом скатился с меня и упал на спину вверх лицом, тяжело дыша, как будто только что взобрался на гору.
Мы лежали молча, потом я услышала его шепот:
– Сара… Я… Кажется, я люблю тебя.
Глава 2
Вот, значит, что вызвало столько суеты, ради чего рушились королевства, во имя чего императоры бросали своих жен, для воспевания чего бесчисленные поэты извели океаны чернил.
Какой абсурд! Не то чтобы мне не понравилось. Можно придумать и более неприятные способы провести вечер, но это было совсем не то, что я себе представляла. Определенно, близость с мужчиной для меня не шла ни в какое сравнение с лихорадочной страстью к заучиванию ролей, которые я надеялась когда-нибудь исполнить на сцене.
Поль же был одурманен. Он предлагал жениться на мне, хотя я заверила его, что меня полностью устраивают наши отношения такими, какие они есть. Ему это не понравилось. Поль считал, раз я отдала ему свою девственность – мне пришлось замывать пятна на белье в общей уборной в коридоре, – мы должны идти в церковь и давать обеты. Поль беспокоился о моей репутации, хотя в то же время готов был и дальше спать со мной, когда я на это соглашалась, а это случалось реже, чем ему хотелось, так как я не могла отсутствовать дома каждую ночь.
Едва ли это изменило меня, но я была поражена неожиданным открытием: после всех моих возмущенных приговоров, вынесенных матери, и стойкого нежелания быть хоть в чем-то на нее похожей тот самый презираемый мной акт свелся к мимолетному слиянию плоти и ничуть не походил на насилие или унижение, каким я себе его представляла. Единственным отличием, решила я, было то, что в ее случае мужчина хорошо платил за старания. Сумма, если учесть отсутствие социального статуса состоящей в браке, была, вероятно, больше той, что получают многие замужние дамы за свои труды.
И тем не менее перемены во мне произошли, хотя я не сразу это заметила: разбуженная чувственность просочилась в мою личность, окрасила голос, жесты, так что окружающие стали воспринимать меня иначе. Однажды, после очередного чтения из «Заиры», той самой роли, которой я когда-то снискала крайнее неудовольствие Прово, он буркнул:
– Это было неплохо. Не хорошо, заметьте, и ни по каким параметрам не подходит для демонстрации на сцене, но лучше. Для вас.
Из уст Прово фраза прозвучала как высокая похвала. Я готова была обнять этого грубияна.
А потом я заметила, что другие консерваторские мальчики – для меня они оставались мальчиками, хотя для всех остальных были молодыми людьми – поглядывают на меня, когда я лечу по коридору с набитой до отказа сумкой, с вырвавшимися из-под скреплявших узел шпилек непослушными прядями волос и с перепачканными шоколадом губами: я ела дешевые конфеты, чтобы заглушить голод и сэкономить.