Внедрение

Я кладу голову на его грудь. До плеча мне не достать. Первый поцелуй совсем не как в кино. Как им выдержки хватает? Поцеловались и разошлись. А потом неврозы у обоих. Я улыбаюсь ему.

– Что ты со мной делаешь? – выдыхает Олег.

– Даю то, чего тебе не хватает. А взять негде.

– Поехали ко мне в гости? – он собой не управляет.

– Олежек, мне надо с собой совладать. Сам знаешь, я – особа трезвомыслящая.

– Ага. Зато я теперь не очень.

– Ничего. Все приведем в гармонию.

– Обещаешь?

– А куда деваться?

У подъезда мы целуемся еще. Не так безумно. Дома мама хитро глядит. Но я ничего не рассказываю. Самой впору успокоиться.

Новая жизнь нахлынула бурно и на всех сразу. Моя учеба началась с колхоза. Олега тоже услали старшим на картошку. Хорошо, маме не надо никуда ехать. Последний курс не посылают. А нас посадили на автобус и привезли в деревню. Олег передал мне ватное одеяло и мешок еды.

Утром подъем в семь. Завтрак в колхозной столовой до восьми. Там всегда рисовая каша. Правда, вкусная. Днем обед привозят в поле. Мы слезаем с картофелеуборочных комбайнов и садимся на пожухлую траву вместе с мужиками. Дают суп густой, с мясом. На второе плов или тушеная картошка, куда мяса тоже не жалеют. А вот с ужином беда. Его нет. Колхозники после работы едят дома. А нам приходится крутиться. После разборок с председателем нам выделили ежедневно ведро молока и привезли несколько мешков картошки. Теперь мы ее жарим, варим, печем. На курсе трое мальчиков и семнадцать девочек. На первой неделе заболела половина курса. Осталось два мальчика и девять девчонок. Городские непривычны к работе. Я еще держусь. Вскоре нас сняли с картошки и отправили по окрестным детским садикам, школам и конторам оформлять стенды, плакаты и прочую агитацию. Из старой школы без окон переселили по домам поближе к местам работ. Я живу еще с тремя в одной комнате.

Мы с девочкой Настей отправлены в столовую писать и рисовать. Писать надо пером и тушью. Несколько стендов с меню, санитарными правилами и еще чем-то. А рисовать – расписать стену, чтоб глаз пейзан радовала во время поглощения рисовой каши. Председатель привез по списку нужные материалы. Настя приступила к моему обучению. Из ДВП выпиливаешь будущий планшет. По краям набиваем рейки. Потом грунтовка водоэмульсионной краской в два слоя. Теперь пером-звездочкой чуть царапаются невидимые линии для текста. Перо ниткой приматываем к карандашам. Набираем черную тушь. Или коричневую гуашь. У меня сначала не получается. Но упорство берет свое. Очень медленно, но пригодно я выдаю текст. Сверху кроем лаком. После третьего планшета появилась уверенность и твердость руки. Написали, заодно, и для конторы.

Настя набросала эскизы к оформлению стенки. Леса, поля, коровы. Я предложила сказочный вариант. Добавили жар-птицу и русалку.

Два раза повара выгоняли аборигенов. Парни, наши ровесники и постарше, заходили с улицы. После них всегда комья глины с резиновых сапог. Глупо улыбаясь, самый бойкий начинал орать: «Художник, художник, художник молодой, нарисуй мне бабу с разорванной п…». Это считалось очень смешно, потому что остальные гоготали. Обычно выглядывала дородная повариха и шикала: «Сенька, грязи натащил! Вот ужо матери скажу, пусть мыть приходит». Обычно этого хватало. А после обеда мы запирались. Но в этот раз было другое.

Нас уже выгоняли домой, когда с улицы раздался удар в дверь. Отвалился кусок штукатурки. Повариха в ярости пронеслась мимо, но вернулась обратно. Уже растерянная. За окном несколько фигур в военной форме. Десантники в самоволке. Местная страшилка. Солдаты из лагерей километрах в семи. Вроде, хозвзвод или что-то такое. Совершенно неуправляемые. Им все равно, кого бить. Говорят, в прошлом году сломали девушке челюсть за отказ.

– Тихо сидите, – шепчет повариха, – поломятся да уйдут.

Но «защитники» уходить не собирались. Нашелся и среди них настойчивый. Дверь тряслась, расходясь у кольца крюка щепой. Повариха выглянула с черного хода. По заднему двору шарился воин.

– Если сюда пройдут. Мы точно не выйдем, – сказала я.

– Что делать? – пищит Настя сбоку.

– А у вас есть перец? – Спрашиваю у поварихи.

– Ой, точно. Есть. Красный есть, корейский. – Она скрылась в подсобке и появилась через секунды с килограммовой упаковкой в иероглифах. Мы раскрыли ее и высыпали на поднос. Из бумаги скрутили наподобие гигантских самокруток, только с перцем.

Тут дверь поддалась. В щель протискивается здоровый кабан. Похож чем-то на иллюстрацию деревянных солдат Урфин Джюса. В тамбуре темно.

– Смотри, что есть, – кричу я. Его взгляд собрался на белом пятне бумаги. В этот момент дую в трубку изо всех сил.

Рев раздался на все село. Десантник выдернулся назад, закрывая лицо руками. Он приседал и прыгал. Тереть бесполезно, нужна колонка с водой. Но друзья его растерялись. Двое стоят рядом. Этот был самый здоровый. Я беру трубку у Насти.

– Милиция выехала. Дисбат вам обеспечен. – Голос мой теряется в реве и матюгах. Ко мне двинулись оба.

Их кустов мелькает здоровая палка. После удара по затылку один воин повержен. Выходит недавний поклонник из местных, Сенька: «Бегите, девки».

Но теперь нас больше.

– Колонка там, – машу я в сторону. Воин получил указание. Выбора у него нет. Он поднял с колен трясущего головой собрата. Вдвоем ведут бугая промывать глаза.

– Чем это вы его? – Сенька спрашивает у стоящей позади поварихи.

– Перцем дунули, мать их разтак, – весело матерится она, – девки, хоть и городские, да додумались быстро.

– Ишь, ты, – Сенька берет кол на плечо, – пошли, до дома провожу. Может, где ходят еще.

По дороге они разговаривают с Настей. Сенька не матерится. Очень стесняется. А под конец, у крыльца приглашает нас на танцы в субботу. Причем, больше Настю. За себя я еще в те разы говорила, что встречаюсь с парнем, а у подруги нет никого. Оставляю их договариваться:

– Сень, спасибо за помощь.

– Ладно, – кивает и вновь к Насте.

Полночи мы не можем уснуть, шепчемся. Две соседки выспрашивают каждую мелочь.

Утром повариха встречает нас с улыбкой.

– Съездил вчера председатель к воякам. Три части объехал. Нашли того архаровца по красным глазам. На губу отправили. Теперь этой осенью беспокоить не будут. Работайте спокойно.

А нам осталось немного. Жар-птицу сама рисую. Сказочная птица обвивает хвостом ветвь. Мазки облегают мысленный образ. «Как живая – говорит Настя, – ты их видела?». И сейчас вижу. В голове.

Приехал Олег с едой. Мы пьем чай в уголке столовой. Настя рассказывает про наши приключения. Олег помрачнел. Хмыкнул:

– Я скоро приду.

Через полчаса подошла повариха. Точнее, подкралась.

– Ваш-то куда звонит? Говорят, из конторы в город. Сначала и пускать не хотели. Теперь председатель бегает за ним. Комиссию собирают какую-то. – Она посмотрела в потолок, – а и правильно! Никакого спасу нет. Каждый год то парней побьют до больницы, то девок попортят. Маринка красивая, а теперь шов наложили на подбородке. Да хоть не убили. Без сознания лежала. А так и не нашли, кто. Поделом.

Олег остался до вечера. Мы прогулялись по селу. Девчонки сготовили ужин. Картошка с тушенкой. Потом я иду провожать.

– Девушки, до свидания, – машет он рукой компании.

– Маша, – на крыльце он обнимает за плечи, – шороху им дадут. Особенно, в военной части. Но очень тебя прошу, пока не лезь на рожон. Сейчас вопросы решат, я тебя заберу домой.

Шороху им дали. Приехал очень вежливый следователь военной прокуратуры. Опросил нас с Настей, а повариху даже возили в часть на опознание. Деревенские заодно предъявили все обиды, вспомнили и про сломанную маринкину челюсть. Чем дела кончилось, неизвестно. Через три дня пришло указание всех студентов отправить в город. За мной приехал Олег. В машину взяли всех, кто со мной жил в комнате. Так закончился первый мой колхоз.

Алла произвела фурор в школе. Все хотели знать, как так можно измениться. Легенда про спецсанаторий устроила. Но одной фигурой перемены не ограничились. Куратор дал задание отработать свой стиль. Теперь на ней кожаная косуха с заклепками, кожаные штаны или юбка с черными чулками. Но слой косметики запрещен. Только глаза можно подвести. Ей объяснили так: «Для каждой компании свое. Пойдешь к привокзальным проституткам, тогда можно и боевую раскраску. Ты себя чувствовать должна раскованно. А косметика, в большинстве случаев, это интуитивная защита женщины от мира. Вроде платка на лице. Учись жить без него».