Страница 8 из 17
С. Булгаков имел в виду христианскую религию, а мечтал об общечеловеческой культуре как предмете веры и идеале. Но ведь человечество неоднородно по культуре и по фундаментальным верованиям. Есть разные типы мировой культуры, разные системы высших ценностей. Взять, к примеру, ценность человеческой жизни. Мы видим, сколь по-разному она воспринимается христианством, исламом, иудейством или буддизмом. Столь различны жизненные пути и обстоятельства подвига людей, что не может быть универсальных высших ценностей для оправдания человеческой судьбы, жизни и смерти. Добавим, что разные культуры во многом оказываются несовместимыми, ведут подчас кровавую борьбу друг с другом. Как в таких условиях сформироваться идеальной общечеловеческой культуре, построенной на традиционных религиозных ценностях, непонятно.
Зато С. Булгаков понятен как религиозный деятель, когда противопоставляет революционному настроению мораль христианского смирения. Он говорил о необходимости религиозного подвижничества в бушующем страстями земном мире. Такое подвижничество предполагало неукоснительное исполнение религиозного долга. Этот долг требует всего человека, его душу, сердце, волю, и тогда христианин становится исполнителем воли Провидения. Неясно, однако, готов ли С. Булгаков сохранить за человеком какое-либо право на самодеятельность, на личную ответственность за собственный выбор в поведении, на личный вклад в культуру.
Идею личного подвига, личной ответственности защищал в этом же сборнике П.Б. Струве, который прямо говорил, что не может быть религии не только без идеи Бога, но и без идеи личного подвига. Здесь же он утверждал важность личного самоусовершенствования человека и критиковал атеистический социализм за игнорирование этой идеи. П. Струве в своих трудах представил христианское мировоззрение как нравственное философское зеркало, но отразилось в нем не столько православие, сколько протестантизм с его формулой "Бог в сердце человека, а не во внешних институтах давления на религиозную совесть".
П. Струве упрекал русскую интеллигенцию за то, что она не внесла в революционный процесс ни грана религиозной идеи. Он даже утверждал, что ее действия, религиозные (легковерные, фанатичные, нетерпимые) по форме, были безрелигиозны по содержанию. Интеллигенция, да, была радикальна и требовательна в материалистической устремленности. Но радикализм допустим только в следовании религиозной идее, в служении высшему началу. В решении же земных задач религиозная идея способна смягчить жесткость и жестокость революции. По Струве получалось, что нашей интеллигенции надо было заниматься не подталкиванием людей к ужасам революции, а воспитанием в демократической среде христианского смирения и согласия. Он явно не хотел видеть, что и неудачная, и "ужасная" революция воспитывала общество. Царь, получив новое "воспитание", научился лавировать, вести хитрую игру с революционными силами. А народное движение в лице многих его вождей воспиталось в вере, что против ненавистного самодержавия надо действовать более решительно и смело, уметь вовремя "дать ему последнего пинка". В событиях уже второй революции 1917 г. одной стороне воспитание не помогло; вторая же сторона восторжествовала.
Однако П. Струве прозорливо подметил, что в политике, и в революционной политике непременно, важна не только идея возбуждения негативных чувств и страстей; в ней еще должна быть представлена идея воспитания. Иначе общественный переворот превращается в гражданскую войну, что и произошло после большевистского переворота в России.
Надо отметить, что вхождение в революцию любых политических сил, принимающих идею опрощения, считающих культуру ненужным и непозволительным барством, не прошедших хотя бы низших ступеней современной культуры, способно при определенном раскладе сил породить избиения и уничтожение культуры и её прямых носителей. Об этом предупреждал в "Вехах" C.JI. Франк в статье "Этика нигилизма". Появление в советской России 20-х гг. XX в. класса "лишенцев", т.е. деятелей культуры, лишенных всех прав, подтвердило верность его предостережения. Он оказался дальновидным и в том, что социализм, лелеянный многими русскими интеллигентами, не мог стать абсолютной и вечной формой народного счастья.
Впоследствии авторы этого сборника прошли трудными личными путями духовных исканий. Из их рядов вышли виднейшие русские мыслители; некоторые, не по собственной воле оказавшись за рубежом, составили идейно-философскую оппозицию "победившему коммунизму" в России. Бывшие "веховцы" стали решительными критиками русского и советского марксизма.
6. РУССКИЙ МАРКСИЗМ И ЕГО ФИЛОСОФИЯ
Революционный марксизм пришел в Россию из Европы в последней четверти XIX столетия и стал одним из влиятельнейших течений русской общественной мысли, одержав идейную победу над народничеством и легальным марксизмом. Он стал духовной и политической программой деятельности русской социал-демократии, основой формирования рабочего движения и пролетарской партии.
Марксизм идейно готовил русскую революцию, разрабатывал проекты перехода России на путь социалистического и коммунистического развития. Русские представители марксизма активно работали в направлении его адаптации к своеобразным условиям России. В этом деле главным стало доказательство положения, что Россия с конца XIX в. перешла в разряд капиталистических обществ и несет все революционные тенденции капитализма, является активным участником мирового революционного процесса, который должен был сокрушить всю мировую систему капитализма.
Наши марксисты уделяли пристальное внимание особенностям будущей русской революции, сознавая, что она созревает в условиях вопиющих противоречий социальной, экономической и политической жизни страны. Философской основой марксизма передовые русские его представители считали диалектический и исторический материализм, т.е. диалектику как философский метод и социально-историческую концепцию, которая вытекала из марксовой теории общественно-экономической формации. Русский философский марксизм утверждал свои позиции в жарких идейных дискуссиях. Это дало право В.И. Ленину высказаться в начале XX в. в том духе, что Россия выстрадала марксизм.
Самыми крупными философами русского марксизма были Г.В. Плеханов и В.И. Ленин (Ульянов).
6.1. ФИЛОСОФ Г.В. ПЛЕХАНОВ
Г. Плеханов (1856-1918) в молодые годы был сторонником революционного народничества. Затем он порвал с этим течением и в 1883 г. в Женеве организовал марксистскую группу единомышленников, назвав ее "Освобождение труда". Члены группы вели активную пропаганду идей социализма. Сам Г. Плеханов вел плодотворную работу в составе II Интернационала. Он же стоял у истоков формирования российской социал-демократической партии. В дальнейшем в условиях русских революций принял сторону так называемых "меньшевиков", осудил большевистский октябрьский переворот. Его главные труды: "Социализм и политическая борьба", "Наши разногласия", "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю", "Очерки по истории материализма", "Основные вопросы марксизма", "История русской общественной мысли" (не завершена).
В области философии Г. Плеханов выступил в роли интерпретатора ряда важнейших идей К. Маркса. В первую очередь это касалось принципа материалистического понимания истории. Русский марксист полагал, что разработка данного принципа позволяла глубоко преобразовать все общественные науки: философию, социологию, историю, эстетику. Опора на этот принцип давала вместе с тем возможность реалистично вырабатывать стратегию и тактику классовой борьбы пролетариата и социалистического движения. Материализм в истории он рассматривал как монизм, как последовательное развитие такого подхода к пониманию истории общества, который исключал субъективный произвол в человеческой истории. История идет необходимыми путями, и ее ход и направление определяются действием географической среды и состоянием производительных сил. Из таких объективных предпосылок вырастает экономический и социально-политический строй, а далее - психика общества и различные идеологии. Схематизм подхода, применяемого Г. Плехановым к исследованию общества, не позволил ему уловить в истории России поворотные пункты, связанные с революционным накалом в деятельности пролетарских и крестьянских масс. Он оказался неспособен уловить чрезвычайные особенности, экстремальные аспекты в развитии русских революций, он устранился от активного руководства революционными силами в то время, когда решительность действий этих сил была требованием текущего момента.