Страница 22 из 27
Когда Гумбольдт писал свои книги в 1780-е и ранние 1790-е, у него не было никаких представлений о формах, которые примет промышленный капитализм. Следовательно, в этой классике классического либерализма он акцентирует внимание на ограничении государственной власти и не слишком тревожится об опасностях власти частной. Довод, в который он верил и о котором говорил, заключался в непременном и обязательном равенстве условий для всех частных граждан. И, разумеется, в 1790 г. он не имел представления о том, каким образом будет переосмыслено понятие частного лица в эру корпоративного капитализма. Гумбольдт не предвидел - сейчас я процитирую историка-анархиста Рудольфа Рокера, - что «и демократия с ее лозунгом равенства всех граждан перед законом», и либерализм с его «правом человека на собственную личность», разобьются о реалии капиталистической экономической формы»10. Гумбольдт не предвидел, что в условиях хищнической капиталистической экономики государственное вмешательство станет абсолютной необходимостью, чтобы поддерживать человеческое существование и предотвращать разрушение окружающей среды. Я говорю это как оптимист, разумеется.
Как писал Карл Поланьи, саморегулирующийся рынок «не может существовать, не подрывая человеческие и природные основы общества; он уничтожил бы человека физически и превратил бы его окружение в пустыню»11. Я с этим согласен. Гумбольдт также не предвидел последствий труда как товара, доктрины, которая заключается в том (вновь процитирую Поланьи), что «не товару решать, где он должен быть предложен для продажи, для какой цели его будут использовать, по какой цене его продадут и каким способом его потребят или уничтожат»12. Но в данном случае товар - это, конечно же, человеческая жизнь, и вследствие этого социальная защита стала абсолютной необходимостью, призванной сдерживать иррациональное и деструктивное функционирование классического свободного рынка. В 1790 г. Гумбольдт не понимал и того, что капиталистические экономические отношения будут увековечены в форме зависимости, кабалы, о которой еще в 1767 г. Симон Лингет сказал, что она даже хуже, чем рабство.
Именно невозможность жить как-то иначе вынуждает наших крестьян возделывать почву, чьи плоды они не будут вкушать, и наших каменщиков возводить здания, в которых они не будут жить. Именно нужда гонит их на те рынки, где они ждут хозяев, которые сделают им одолжение и купят их. Именно нужда заставляет их встать на колени перед богатеем, чтобы тот милостиво разрешил им себя обогатить... Вот что им принесло запрещение рабства. Я говорю с искренним сожалением: все, что они получили, - это «право» ежесекундно страдать, страшась смерти от голода, бедствия, которое, по крайней мере, никогда не грозило их предшественникам на этом низшем уровне человеческого развития <...> «Он свободен, вы говорите. Ах! Но это уже его трудности...» У этих людей, как утверждают, нет никакого хозяина... но у них есть один, самый ужасный, самый деспотичный из всех хозяев, т. е. нужда. И это именно то, что принижает их и приводит к наиболее жестокой зависимости13.
И если в идее подчинения действительно есть что-то крайне унизительное для человеческой природы, на чем настаивал каждый оратор эпохи Просвещения, то из нее следует неизбежное ожидание нового освобождения, того, что Фурье называл «третьей и последней исторической фазой освобождения». Первая сделала из рабов крепостных, вторая - превратила крепостных в работников, получающих плату за труд, а третья освободила пролетариат, устранив характер труда как товара и наемное рабство и подчинив коммерческие, производственные и финансовые институты демократическому контролю14.
Всего этого Гумбольдт в своей классической либеральной доктрине не формулировал и не видел, но я полагаю, что он согласился бы с этими выводами. Например, он был согласен с тем, что государственное вмешательство в общественную жизнь правомочно, «если свобода может уничтожить те самые условия, без которых не только свобода, но даже само существование немыслимо», а это именно те обстоятельства, которые возникают в неограниченной капиталистической экономике15. И он, как это явствует из тех отрывков, которые я процитировал, решительно осуждал отчуждение труда.
В любом случае гумбольдтовская критика бюрократии и автократического государства выступает как весьма красноречивое предостережение об опасностях, таящихся в наиболее безрадостных аспектах современной истории. И здесь важно, что в своей основе его критика применима и для более широкого ряда институтов принуждения, и особенно - для институтов власти промышленного капитализма.
Хотя Гумбольдт выражал классическую либеральную точку зрения, он не был примитивным индивидуалистом, таким, как, к примеру, Руссо. Последний превозносит дикаря, который «живет в нем самом»16, но воззрения Гумбольдта совершенно иные. Он подводит итог своим наблюдениям, говоря, что: все идеи и доводы, изложенные в этом труде, можно выразить одной фразой: пока люди будут ломать все общественные оковы, они будут пытаться установить как можно больше новых социальных связей. Изолированный человек способен к развитию не более чем человек, обремененный связями17.
И Гумбольдт на самом деле смотрел далеко вперед и предвосхищал общество свободного взаимодействия, без карательного государства или любого другого авторитарного института власти - общества, в котором свободные люди могут творить, познавать и достигать наивысшего развития своих способностей. Значительно опередив свое время, Гумбольдт представляет анархическое видение, которое, наверное, соответствует следующей стадии развития индустриального общества. Быть может, когда-то наступит день, когда все эти направления соединятся в основе либертарианского социализма. Такой социальной формы сегодня практически не существует, однако ее элементы проглядывают, например, в гарантии индивидуальных прав человека, которая на сегодняшний день обрела свою наивысшую реализацию - хотя и не без трагических изъянов - в странах западной демократии; в израильском киббуцизме; в экспериментах с рабочими советами в Югославии; в попытках пробудить народное самосознание и создать новую вовлеченность в социальный процесс. И это основополагающий элемент революций третьего мира, который с трудом уживается с неоправданно авторитарными системами.
Подведем итог вышесказанному: первая концепция государства, которую я хочу взять за отправную точку, - классический либерализм. Его доктрина заключается в том, что функции государства должны быть решительно ограничены. Но эта привычная и хорошо всем знакомая характеристика на самом деле очень поверхностна. Если заглянуть глубже, мировоззрение классического либерала развивается из определенной концепции человеческой природы — именно той, что подчеркивает важность многообразия и свободного созидания, - и таким образом это мировоззрение по существу противостоит промышленному капитализму с его рабством заработной платы, его отчужденным трудом, его иерархическими, авторитарными принципами социальной и экономической организации. По крайней мере в своей идеальной форме классическая либеральная мысль противостоит концепциям собственнического индивидуализма, неотъемлемым от капиталистической идеологии. По этой причине классическая либеральная мысль ищет избавления от социальных оков, чтобы заменить их социальными обязательствами, обусловленными не состязательной алчностью хищнического индивидуализма и, разумеется, не корпоративными империями - государственными или частными. Вследствие этого классическая либертарианская мысль, как мне кажется, ведет прямо к либертарианскому социализму - или анархизму, если вам так больше нравится, - если объединить ее с пониманием индустриального капитализма.
Либертарианский социализм
Вторая фундаментальная точка зрения, которую я хочу обсудить, - либертарианское социалистическое видение государства. Один французский писатель, проявлявший определенные симпатии к анархизму, писал, что «анархизм штука крепкая - и, подобно бумаге, он все стерпит»18. Анархизм бывает всех цветов радуги, но меня в данном случае интересует конкретный вариант, а именно анархизм Бакунина, который писал в своем манифесте 1865 г.: «Чтобы быть анархистом, нужно прежде стать социалистом». Меня интересует анархизм Адольфа Фишера, одного из мучеников Хеймаркетской бойни 1886 г.[4], считавшего, что «каждый анархист является социалистом, но не каждый социалист обязательно анархист»19. Последовательный анархист должен противостоять частной собственности на средства производства. Такая собственность, как верно заметил Прудон, разумеется, есть форма воровства20. Но последовательный анархист будет выступать и против «организации производства государством. Это означает государственный социализм, когда производством управляют государственные чиновники, а в торговле руководят менеджеры, ученые и служащие. <...> Цель рабочего класса - освобождение от эксплуатации. Этой цели невозможно достичь, просто заменив буржуазию новым управляющим и правящим классом. Такое возможно, лишь, если сами рабочие возглавят производство, в той или иной форме рабочих советов»21. Эта цитата, к вашему сведению, из сочинений марксиста левого толка Антона Паннекука[5], и, действительно, радикальный марксизм, который Ленин назвал «детской болезнью левизны»22, сливается с анархистскими течениями. Позвольте мне привести иллюстрацию конвергенции между крайне левым марксизмом и социалистическим анархизмом.