Страница 11 из 17
История улицы Верхней Пятницкой нашего города волею случая переплелась с историей летного экипажа сбитого советского самолета ИЛ-4. Трагедия произошла на исходе дня 5 июля 1942 года. Сейчас это событие отражено в названии одной из улиц на окраине, в разные годы были газетные публикации. К бабушке на Пятницкую в свое время дважды приходили корреспонденты. Этот героический случай описан в документальной повести Матвея Мартынова и Аркадия Эвентова «Подпольный госпиталь». В одной из старейших школ нашего города № 35 создан небольшой музей, в котором имеется стенд и некоторые документы, посвященные расстрелянному советскому ночному бомбардировщику. На Воинском братском кладбище пилотам установлены новые замечательные памятники, за что отдельное спасибо администрации города.
Однако, сверяя все ранее написанное с рассказами бабушки, матери и тетушки, я не нахожу некоторых подробностей, которые являются важными деталями для описания общей картины происшедшего. Воспоминания тетушки я записал на диктофон, она была два года назад единственной свидетельницей этого чрезвычайного происшествия из всех своих сверстниц, проживающих в городе. В военную пору ей стукнуло пятнадцать лет, взрослая девушка. Что же произошло на самом деле в тот роковой день?
Наш дом на Верхней Пятницкой располагался по левой стороне улицы, сады и огороды её жителей выходили на большое поле. Это была окраина, которую на восточной границе города пересекает ветка железной дороги, идущая от Москвы на юг. Там же, рядом с Духовной семинарией, находилась железнодорожная станция «Семинарская» или «Семинарка», как её называют в народе. Она располагалась на другой, Риго-Орловской ветке, ведущей с востока на запад и связывающей восточные районы России с портами Балтийского моря. Вот по этой захваченной ветке немецким войскам было очень удобно доставлять грузы из Германии на фронт и снабжать свои передовые части всем необходимым. На перекрёстке двух железных дорог скапливалось большое количество немецких военных эшелонов.
Обратно по этой дороге на запад, в Германию, увозили награбленное, угоняли пленных и молодёжь, транспортировали своих раненых. Орёл был для оккупантов одним из крупнейших перевалочных железнодорожных узлов в центре России. На июль сорок второго, за девять месяцев своего пребывания гитлеровцы прочно обосновались в городе. Отсюда они планировали новое наступление на Москву и тщательно к этому готовились.
На Пятницкой по домам были расквартированы их отдельные части, имевшие в своём составе автомобильную и боевую технику, т. к. улица очень широкая, боевые машины удобно парковать под окнами своего места пребывания. Захватчики избирательно занимали самые приличные дома. Наш дом попал в эту категорию, и моих родных всем семейством выгнали сначала во вторую половину дома, а затем в дощатый сарай во дворе.
Июль сорок второго выдался жарким. В уцелевших садах на яблонях виднелась в большом количестве молодая завязь яблок, груш, сливы. Старинные сады изрядно потрепала война, много плодовых деревьев было спилено немцами на дрова в холодную зиму сорок первого. Кору яблонь обглодали огромные немецкие лошади, которых представители нового порядка загоняли в сады и привязывали прямо к стволам. Но всё затоптать, спилить и сожрать не удалось, что-то осталось на радость законных владельцев. Наш сад сажал мой прапрадед, однодворец Егор Никанорович Перелыгин в давние времена. Сад был большим и заканчивался он огромным огородом, соток на пятьдесят всё вместе потянет. На огороде сажали овощи и самое главное – картошку. Её сажали много, это было основой выживания и в мирное время, и особенно в войну. В том далёком июле ботва на бороздах была уже высокой, и картофельные кусты цвели своими неброскими цветами. На всём протяжении нашей стороны улицы, а это более километра, сплошные сады и огороды составляли приличный зеленый массив с картофельным полем, обращенным в сторону «Семинарки». Об этом пишу неслучайно.
В достопамятный вечер стемнело как-то рано, низкие тучи затянули тяжелым свинцовым занавесом небосвод, было пасмурно. Ёще один день, прожитый в оккупации, подходил к концу. Но вот откуда-то с юго-востока послышался монотонный звук, который перерос в рокот моторов. Моментально вспыхнули вражеские прожекторы и стали шарить по черному небу, буквально пронизывая лучами облака. Наше семейство высыпало из сарая в сад, только моей тетушке, которая была самой младшей, бабушка строго запретила выглядывать наружу. Стало понятно, что немецкие прожекторы могут искать только наш самолет. Только бы не нашли! Только бы не нашли!
Но шум моторов нарастал, самолёт вынырнул из-под черного савана облаков для того, чтобы бомбить станцию, по шуму моторов его быстро обнаружили немецкие прожектористы. Они стояли вместе с зенитчиками неподалеку от «Семинарки», бдительно охраняя её и весь Орловский железнодорожный узел. Здесь скопилось большое количество эшелонов. Самолет оказался над полем, совсем рядом с Пятницкой слободой, его уже можно было разглядеть невооруженным глазом, было видно, как он неуклюже пытался уйти от прожекторов. Винтокрылая машина была большой, тяжелой и на свету казалась обнаженной и беспомощной. С замиранием сердца мои родные следили за этим полётом в лучах безжалостного ослепительного света и переживали за «наших», надеясь только на чудо. Глубоко верующая бабуля тихо шептала: «Помоги, Господи! Спаси их, Господи, и сохрани!»
Зенитки беспрестанно грохотали, как отбойные молотки, вспышки их залпов сверкали в ночи. Одна из серий выстрелов была всё-таки роковой для советского самолёта и его бесстрашного экипажа. Он загорелся и с жутким рёвом стал терять высоту. Немцы не упускали его из вида и продолжали освещать раненую «птицу», хладнокровно добивая её в воздухе. Через несколько секунд в лучах внезапно раскрылись парашюты, похожие на большие белые ландыши или зонтики одуванчиков. Эти зонтики и люди, висевшие под ними, были видны как на ладони. В этот момент раздался сильнейший взрыв, земля покачнулась и вздрогнула, в небо взметнулся столб огня. Это упал совсем рядом бомбардировщик. Прожекторы вздрогнули вместе с землей и потеряли из видимости два зонтика, но два оставались в их лучах. Началась кровавая охота на живых людей. Их расстреляли в воздухе и вместе с белыми смятыми ландышами они упали в ночную темноту, как в бездну.
До этой секунды эти парни были чем-то единым целым, частью живого механизма самолёта, который объединял их в одном порыве, они сливались с ним, как всадник сливается со своим крылатым конем.
Всадник понимает коня, конь понимает всадника, они становятся настоящим живым грозным организмом, направленным на одну цель. Эта связь разрушается, если убивают коня, всадник не может больше мчаться, конь остановится, если убьют всадника. Всё вдруг распадается на части, разрушается единение одного с другим, людей с самолётом, самолёта с людьми.
Стрельба прекратилась, стало непривычно тихо. Зарево догорающих останков самолета полыхало, как громадный костер, проникая сквозь ветви яблонь и груш соседнего сада. Были слышны крики немцев, которые бросились к месту падения крылатой машины и загалдели, как стая серых ворон. Туда же кошкой бесшумно метнулся и младший сын бабушки, семнадцатилетний Николай, пользуясь тем, что старшие были потрясены и находились в оцепенении. Ведь всю эту трагедию, произошедшую на их глазах, они переживали в полном молчании, боясь произнести даже слово. Бабушка рассказывала нам об этом после войны, через много лет со слезами на глазах. Могу сказать, что и писать об этом так же нелегко, невольно начинаешь представлять себя на месте экипажа. Летчики на войне – бесстрашные и мужественные люди, дважды герои. Один риск летать, просто летать на большой или малой высоте, второй риск более страшен – быть сбитым врагом. Они, живые здравомыслящие люди, это осознают, что ставит их в один ряд с героями.
Далее события этой трагедии стали развиваться одновременно по трем сценариям, ровно так, как разделило провидение героический экипаж ночного бомбардировщика. Но излагать их придется последовательно, о каждой судьбе в отдельности. Вначале отдадим должное павшим, расстрелянным в воздухе.