Страница 64 из 100
Наконец я слышу знакомые шаги за пределами салона автомобиля и хмурюсь. Ноги только две. Мой бывший смотритель не смог вытащить старушку? Или ее не было дома?
Наконец дверь открывается, и на переднее сидение садится знакомый до боли запах.
- Ну? - нетерпеливо спрашиваю я.
- Карина... - грустно протягивает парень, и моих пальцев касается его ладонь. - Твоя бабушка... она умерла.
Я резко сжимаю ладонь, впиваясь в его ладонь судорожными пальцами. Шок парализует меня и мои мышцы, и до меня не сразу доходит, что сделали мои руки. Выпустив руку Андрея, я медленно отстраняюсь, все еще пытаясь прийти в себя.
В голове просто рекошетом отдаются его слова: "Она умерла". Я слышу их, раз за разом, но не понимаю значения. Он и словно пустые звуки...
Рисую в своем воображении двор, в котором выросла. Качели, карусель, скамейки, деревья - все словно заклыдвается заново в моем видении. Открываю дверь машины. Выхожу. Иду туда, куда глядят глаза, вернее, куда посылает меня память. Слышу, как Андрей идет за мной, и хочет подхватить меня руками, однако я лишь отмахиваюсь и иду дальше сама.
Безошибочно нахожу качели и сажусь на них, цепляясь руками за холодные цепи по бокам.
Ветер. Хочу летать.
Раскачиваюсь прежде, чем Андрей доходит до меня.
Потоки воздуха по обе стороны то туда, то сюда трепят мои волосы. Босые ноги замерзают, но я не позволяю себе остановится, лишь раскачиваясь еще сильнее.
Перед глазами вновь всплывает то воспоминание...
Белая чашка с ромашковым чаем со звоном опускается на блюдечко, расплескав пару капель по столу и блюдечку. Я испуганно поднимаю глаза на бабушку - ее реакцию не понять, она словно бы застыла.
В дверь звонят еще раз.
Уже приподнимаю коленки и спрыгиваю со стула, как бабушка останавливает меня и говорит, чтобы я сидела на месте. Ее напряженный тон настараживает меня, однако я не смею ей не повиноваться и залезаю обратно, придвигая стул ближе к обеденному столу кухни в квартире бабушки. Она уходит, унося с собой теплый запах старости. Очки (мне было лет семь, линзы я еще тогда не носила) сползают с вспотевшего носа, попровляю их, заляпав пальцами. Приходится и вовсе их снять и протереть майкой.
Наконец бабуля возвращается вместе с каким-то толстенным пакетом в руках. Я интересуюсь что там, но она вместо ответа легким рывком вскрывает его и вытряхает все его содержимое на стол. Все пространство заполняют фотографии. Множества лиц, мест...
Но бабушке словно нет никакого дела до них: она начинает методично перебирать всю кучу, выкидывая по неизвестной причине ненужные фотографии, в поисках одной, единственной.
Наконец, она что-то вскрикивает, хватает одну из карточек за уголок и, после тщательного вглядывания в изображение, дает ее мне. На ней изображена простая каменная стена, словно в пещерах, а на ней выдолбленна перевернутая пентаграмма и какая-то надпись. Сколько я не щурюсь, не верчу ее, надписи понять я не могу. И тут баба переводит мне ее с какого-то неизвестного мне языка: "Умирая, разорви".
Я вырываюсь из пучин памяти и слышу шаги. Сколько я была в таком астрале?
Рефлекторно поворачиваю голову.
- Э, ты что делаешь?! - восклицает Андрей пришедшему.
Что он делает? Слышу удары. Между ними завязывается борьба. Вскакиваю с качели, и вдруг чья-та горячая сухая ладонь закрывает мне рот, не давая крику сорваться с губ.
Глава 30
Пустота. Вокруг меня привычная пустота, и дни вновь становятся похожими на предыдущие, сплавляясь в один нескончаемый комок. Неделя тянется за неделей, час за часом, я не различаю происходящего. Порой кажется, будто я вернулась в предыдущий бесконечный кошмар, однако сейчас даже послушать и поговорить не с кем - в радиусе всей пещеры нет ни одной крысы. Я прикована к месту какой-то цепью, не могу двигаться и шевелиться, мои запястья свело, попросту поднять руку и смахнуть упавшую на лицо прядку волос нереально - тело сковано своей собственной цепью, которая тянет меня к земле. Мое тело словно из свинца, я не могу выдерживать такую тяжесть.
Рядом никого, лишь изредка мне приносят еду, к которой я притрагиваюсь редко. Меня тошнит, суставы ломит - ведь привыкла уже к хорошей кормешке, однако и носом не позволяю ее ощутить. Тем, у кого я в плену, явно хочется, чтобы я питалась, и именно поэтому стараюсь ничего не есть. Вновь всплывает желание умереть...
Ну почему я не прыгнула в тот раз на крыше? Почему не покончила с собой в тот момент, когда был идеальнейший шанс? Ненавижу, ненавижу Андрея и мои к нему чувства за то, что остановили меня! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Сейчас бы не пришлось вновь вернутся к прошлому, к пустоте, к страху перед предстоящим...
Не знаю, сколько дней я пробыла тут. По по моим подсчетам еду приносили раз эдак 140, плюс-минус. Если считать, что это было по 3 раза в день, то я здесь около 46 дней. Что случилось с Андреем я и вовсе не имею понятия... Страшно и подумать.
Вдруг слышу какие-то шорохи и настораживаюсь. В этом месте подобное бывает редко, тем более что еду мне приносили совсем недавно. Что их так всполошило?
- Неужели последние? - неотчетливо отскочило от каменных стен. Говоривший находился очень далеко, однако я все же могла различать слова.
- Именно. Осязание и вкус. Завтра можно начинать... - ответил другой голос, больше смахивающий на женский.
Больше я ничего не расслышала, так как говорившие вновь отдалились. Скорее всего в это время они проходили мимо какого-нибудь из поворотов, ведущих ко мне.
Информация, полученная в этот момент, заставила меня проснуться от бесконечной дремоты, в которой я находилась почти все время. Почему-то слова "осязание и вкус" вызвали у меня какой-то неприятный холодок в животе. Они словно были закрепленны за чем-то, или за кем-то... Это же чувства - их должен кто-то испытывать. Следовательно, превели двух людей, но почему их называют именно так, а не поименно? Неужели у них в этих чувствах что-то особенное, что отличает от других и дает все основания для того, чтобы заклеймить их именно так?