Страница 1 из 11
Владимир Снегирёв
Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек
Автор благодарит за помощь в издании этой книги Татьяну Снегиреву, Василия Сенаторова, Алаудина Парчиева.
Любимым внукам посвящается
Жизнь – долгая, а проходит так быстро…
В тот день я полез на крышу своего загородного дома, чтобы очистить водостоки от старых листьев. Наверное, я был при этом не в лучшей форме. Май вообще как-то не задался. В самом начале месяца, вернувшись из Китая, я попал в больницу, и меня там еле откачали. Дней десять держали под капельницами. Потом, придя в себя, уехал в Каир, где продолжала буйно цвести «арабская весна». Много бегал по разным встречам, много переживал. И вот, вернувшись, затеял бодягу с этой чертовой крышей.
Поставил раскладную лестницу, на глазах у жены полез по ней вверх. И когда ступил на последнюю ступень этой лестницы, то она как-то вяло поехала вбок.
Да, я был явно не в форме. Потому что ничего не сделал для собственного спасения. Лестница поехала вбок, я обреченно поехал вместе с ней. И потом стал падать вниз. Головой и спиной на твердую бетонную плитку. Высота была метров пять.
Сколько раз после этого я с ненавистью вспоминал те мгновения! И каждый раз – странным образом – они превращались в вечность. Словно бы я летел и думал.
Черт подери, думал я, ты так часто реально рисковал своей жизнью – в Арктике и Антарктике, в Афганистане, Ираке, Косово, Сирии, Ливии и в других сильно проблемных местах. Ты мог сорваться со скал на Тянь-Шане, утонуть в Красном море, умереть от жары в Долине Смерти, тебя могли убить на Северном Кавказе, сделать вечным заложником в Иране. Но теперь ты, похоже, бездарно умрешь вот сейчас здесь, на глазах собственной жены, у порога своего дома.
Как странно и несправедливо устроена жизнь, думал я, летя навстречу собственной смерти. И как теперь Таня будет без меня? И как это нехорошо – умирать на ее глазах. Какие хлопоты доставлю я ей своим падением.
Страха не было, была какая-то обреченность. И досада: уж как-то слабо все это выглядело. Совсем не геройски.
Вот и Рамзай, мой верный пес, расстроится, думал я, продолжая приближаться к земле, то есть к гибели.
А отец? Ему девяносто лет, он все еще жив, а я, получается, загнусь раньше. Что он обо всем этом подумает? Как-то я старался по жизни не огорчать своего старого отца.
Продолжалось мое падение с крыши какую-то долю секунды.
Потом я ударился о твердую поверхность.
И умер. Остановилось дыхание. Потерял сознание. Тьма.
Но оказывается, не совсем. Подбежала Таня, стала меня поднимать. Я открыл глаза. Ничего не было – кроме жуткой, страшной, раздирающей все нутро боли. Не мог ни дышать, ни говорить, только хрипел и разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Нам обоим было ясно, что все внутри у меня должно быть переломано и перемолото.
Таня втащила меня в дом. Вызвала неотложку.
Как ни странно, врачи приехали очень быстро. Что-то проверили, сделали обезболивающие уколы. В больницу я ехать отказался. Лучше уж дома отдать концы.
На следующий день в военном госпитале стали делать рентгеновские снимки. Ни одного перелома. Сильные ушибы всех внутренних органов. Но ни одного перелома. Страшные боли в груди. Но это пройдет, сказали врачи, надо терпеть. Пройдет…
Врачи не понимали, отчего я не умер. И я тоже не понимал.
Иногда потом сожалел: лучше бы я тогда умер. Я мог только лежать или сидеть на мягком. Грудь просто разламывалась. А надо было ходить на работу, ездить в командировки, встречаться с людьми, писать статьи. Я разбился в мае, а в июне и июле поехал в Испанию, потом во Францию, потом в Италию, Турцию. В августе – в Сингапур. Иной раз, в кураже, забывал о боли, работал почти как прежде, но всякий раз она все равно доставала меня.
Почти год продолжалась эта пытка. Следующей весной мне дали справку о нетрудоспособности (вот кошмар-то!), велели себя беречь, а затем прописали сильное лекарство, производимое за границей. Колоть надо было раз в две недели. Правда, каждый раз, чтобы получить это лекарство, следовало идти в районную поликлинику за рецептом, там на рецепт ставили пять печатей, потом предстояло ехать на другой конец Москвы в спецаптеку ну и так далее.
Однако, как ни странно, жизнь снова почти наладилась. Опять пошли командировки: Воронеж, Саратов, Сочи, Львов, Исландия, Турция, Египет, Эстония… Поездки, встречи, статьи…
Но вот что не давало и до сих пор не дает мне покоя. Вот какой вопрос мучит. Для чего судьба оставила меня в живых? С какой целью? Что я должен сделать еще?
Глава первая
«Агент» невидимого фронта
Когда я говорю «Судьба», то это не кокетство и не желание отмахнуться от серьезных размышлений про свою жизнь.
Судьба с малых лет вела меня по жизни сама, не особо спрашивая, куда я хочу. Еще мальчишкой увлекся журналистикой, был юнкором (юным корреспондентом), печатался в молодежных газетах Томска и Кемерова. Потом, естественно, факультет журналистики и сразу – «Комсомольская правда», сразу – корреспондент на знаменитом Шестом этаже по улице Правды, 24, приобщение к элите отечественной журналистики. Встреча с Таней. Афганистан. Первые книги. Аспирантура и защита диссертации. Редакторство в «Собеседнике». Скитания по войнам. Попытка заняться бизнесом, издание журналов. Опять скитания по миру – теперь от «Российской газеты», собкорство в Чехии.
Все складывалось как бы само собой, по какому-то велению свыше.
Я был только рядовым участником или даже зрителем в этих затейливых играх, от меня мало что зависело, просто каждый раз добросовестно, а чаще увлеченно, делал то, что надо было делать в тот или другой момент.
Потом все заканчивалось, занавес закрывался, и это означало только одно: скоро произойдет новое приключение и надо будет играть новую роль.
Фаталист… В Чехии вот сейчас, когда я стучу по клавишам, меня пасет местная контрразведка, подозревая в шпионаже. Пока не выслали, но аккредитацию не продлили.
И это, заметьте, не какие-то северные корейцы, не иранцы, это вполне европейские чехи, которых я всегда уважал и которым посвятил много добрых слов.
Что дальше? Вариантов много. Арест. Высылка. Могут подстроить какую-нибудь гадость. Или как-то обойдется, сойдет на нет. Все может быть.
Сначала я болезненно воспринял это безобразие и стал бороться: пресс-конференции, интервью местным журналистам, заявления… Я переживал: это же явная несправедливость, как же так? А потом успокоился, стал думать по-другому. Надо ли барахтаться? Шпион? Бред, конечно. Но может, это просто сигнал начать другую жизнь? Может, труба зовет куда-то в иные края?
Не знаю. Но тема фаталиста мне нравится. Потому что она правдивая.
Шпион ли я?
А ведь если честно, то несколько лет назад я признался в этом грехе. Причем не кому-нибудь, а собственному внуку.