Ночлег Франсуа Вийона

Вийон был уязвлен до глубины души всеми этими проповедями.

– Вы считаете, что у меня нет чувства чести! – воскликнул он. – Я бедняк, видит бог! Невыносимо смотреть, как богатый идет в перчатках, а мне приходится дышать на руки, чтобы согреть. И пустой желудок – ощущение очень тяжелое, хоть вы и говорите об этом так легкомысленно. Если бы вам пришлось голодать столько, сколько доводилось мне, возможно, вы запели иначе. Как ни крути, я вор, – но я не исчадие ада, разрази меня господь! К вашему сведению, у меня есть свои понятия о чести, такие же высокие, как и у вас, хотя я не талдычу об этом целыми днями, как о каком-то чуде господнем. Для меня это совершенно естественно; и я держу это при себе до какого-то определенного момента. Теперь подумайте вот о чем – сколько времени я провел с вами в этой комнате? Разве вы не сказали, что в доме, кроме вас, больше никого нет? Взгляните на вашу золотую посуду! Вы, конечно, человек сильный, если угодно, но старый и без оружия, а у меня есть кинжал. И вздумай я: одно короткое движение, и вы получили бы холодную сталь в живот. И потом ищите меня сколько угодно по всему городу, нагруженного золотыми кубками. Вы полагаете, что мне не хватило ума сообразить это? Но для меня такой поступок неприемлем. Вот они ваши кубки по-прежнему в такой же сохранности, как в церкви, а это вы стоите тут, целый и невредимый, а это – я, готовый уйти отсюда таким же бедным, каким и вошел сюда, с одной мелкой монеткой, которой вы меня попрекаете! Можете и дальше думать, что у меня нет понятия о чести, разрази меня господь!

Старик вытянул вперед правую руку:

– Я вам скажу, кто вы такой. Вы – мерзавец, любезнейший, наглый, беззастенчивый мерзавец! И бродяга, к тому же. Я провел в вашем обществе час. О, поверьте, у меня такое чувство, будто я себя опозорил! Вы ели и пили за моим столом. Но теперь я сыт по горло вашим присутствием. День настал, и ночной птице пора вернуться в свое гнездо. Вы пойдете впереди меня или за мной?

– Да как вам угодно, – поднимаясь из-за стола, ответил поэт. – Не сомневаюсь в вашем благородстве. – Задумчиво допил вино. – Хотелось бы, чтобы можно было добавить, что вы в своем уме. – Он постучал себя костяшками пальцев по голове. – Но годы, знаете ли! Ведь годы берут свое. Мозги размягчаются и перестают соображать.

Старик пошел впереди, демонстрируя уважение к себе; за ним проследовал Вийон, насвистывая, и засунув большие пальцы за пояс.

– Господь сжалится над вами, – сказал повелитель Бризетуа, дойдя до дверей.

– До свидания, папаша, – зевнув, откликнулся Вийон. – Премного благодарен за холодную баранину.

Дверь за ним захлопнулась. Рассвет уже озарил белые крыши. Промозглое, недоброе утро предвещало такой же день. Стоя посреди улицы, Вийон с наслаждением потянулся. и подумал: «Весьма занудный старикан. Интересно, а сколько стоят его золотые кубки?»

Дверь сира де Малетруа

Перевод Л. Шелгуновой

Дени де Болье не минуло еще двадцати двух лет от роду, но он считал себя вполне взрослым и совершенным кавалером. В те грубые, воинственные времена мужчины рано развивались. Если юноша участвовал хотя бы в одном правильном сражении или в десятке набегов и успел кого-нибудь убить приличным образом, если при этом он мог поговорить о военном искусстве и усвоил обычные манеры людей своего круга, то его и взаправду считали «совершенным кавалером» и легко прощали невинное фанфаронство – стремление казаться старше своих лет.

Дени с должной заботливостью поставил свою лошадь в конюшню гостиницы, с должной солидностью поужинал, а затем в отличном расположении духа отправился в гости. Это было не особенно благоразумно. Лучше было дождаться утра, так как город занимали английские и бургундские союзные войска, и хотя у Дени в кармане был пропуск для ходьбы вечером по улицам, но это была не очень надежная защита при возможных случайных столкновениях в городе, объявленном на военном положении.

Дело происходило в сентябре 1429 года. Погода стояла отвратительная. Порывистый, бешеный ветер с дождем крутил опавшие с деревьев аллей листья. Кое-где в окнах виднелся свет; временами до слуха Дени доносились и быстро умолкали крики и гульба веселившихся после ужина солдат. Быстро наступала ночь. Английский флаг, развевающийся на верху высокого шпиля, побледнел на фоне бегущих облаков, уносимых ветром, и превратился в темное пятно, похожее на провал в бурном, свинцово-сером хаосе неба.

Дени де Болье шел быстро и вскоре уже стучал в двери дома, где жил его друг. Но, хотя он и обещал самому себе пробыть недолго и рано вернуться домой, его встретили так радушно и самому ему было так весело, что давно уже прошла полночь, когда он попрощался на пороге со своим приятелем. За это время ветер стих, но на улице было черно как в могиле, из-за густых туч не видно было ни звезд, ни луны. Дени был плохо знаком с запутанными переулками Шато-Ландона; даже днем он затруднился бы в выборе между ними, а теперь, при совершенной темноте, он вскоре совсем потерял дорогу. Он знал только одно – надо подняться на холм, так как дом его друга находился на нижнем конце города, а гостиница Дени стояла наверху, у церкви. Руководствуясь одним этим указанием, он подвигался точно ощупью и вскоре вышел на открытое место, где над головой виднелся уже порядочный кусок неба. Жуткое и неприятное положение – очутиться в полной темноте в почти незнакомом городе!

Прикосновение руки к холодным оконным переплетам заставляет человека вздрагивать, как от прикосновения жабы; от неровностей мостовой он то и дело спотыкается; в наиболее темных местах ему угрожают неровности и ямы; и чем яснее воздух, тем более странный, непонятный вид принимают дома и отклоняют путника от верного пути. Дени все это на себе испытал. Но надо было скорее добраться до гостиницы – только там можно было считать себя в безопасности, – и потому он шел как можно быстрее, но осторожно, останавливаясь на каждом углу, чтобы рассмотреть дорогу.

Некоторое время он шел по такому узкому переулку, что мог прикоснуться руками к противоположным стенам. Затем переулок круто обрывался вниз. Было ясно, что эта дорога не вела к его гостинице, но надежда на лучшее освещение побудила его пойти вперед на разведку. Переулок оканчивался террасой со сторожевой башней, в которой было отверстие. Через это отверстие, как сквозь амбразуру, можно было различить далеко внизу долину под городом, а в ней темную аллею, сквозь которую светлым пятном виднелась полоса реки, протекавшей здесь через шлюзы. Небо несколько прояснилось, висшие тучи уже заметно отделялись от черных вершин окрестных холмов.

Оглянувшись на террасу, Дени смог рассмотреть, что ближайший дом отличается необычайной архитектурой. Прежде всего его поразил слабый свет наверху, точно из многих отверстий. Вглядевшись, Дени различил, что этот свет исходит из замысловатой сети фигурных оконцев круглой часовни, но сама часовня словно висит в воздухе. Он не сразу рассмотрел, что ее поддерживает ряд других откосов, отходящих от массивной стены дома. Этот слабый свет еще резче оттенял черноту остроконечной крыши и нескольких примыкавших к ней башенок. Затем Дени увидал и большой глубокий портик, украшенный изваяниями, а над ним – две каменные горгульи, скрывавшие в своих пастях концы длинных водосточных труб. Дени решил, что это городское жилище какого-нибудь знатного сеньора, вспомнил вдруг свой дом в Бурже и еще некоторое время постоял здесь, мысленно сравнивая архитектуру обоих домов, богатство и знатность их обитателей.

Надо было подумать о дальнейшей дороге. От террасы, казалось, был лишь один выход – тот самый переулок, который привел его сюда. Оставалось только подняться по нему обратно. Дени это не смутило: он теперь знал, что находится высоко на горе и потому недалеко от главной улицы, где стояла его гостиница. Дени быстро двинулся по переулку, но не успел пройти сотню-другую шагов, как увидел факелы спускающегося патруля и услышал громкие голоса солдат. Дени приостановился и с тревогой заметил, что солдаты пьяны. «С ними и пропуск не поможет – могут убить прямо как собаку, и баста!» – подумал Дени. Он решил потихоньку удалиться.