Страница 152 из 164
Адиль:
А ведь я была почти уверена, что чокнутый профессор собирался меня убить. Это у него на лице было написано большими буквами. И что такое приключилось с рыжим лаборантом, когда он заскочил в мою тюрьму и выскочил из нее, тоже было понятно – этот не смог. Вот так просто вколоть человеку смертельную дозу… я бы тоже не смогла.
Но раз я все эти мысли думаю – значит, я жива? А почему тогда темно?
И тут разом вернулся целый букет ощущений – как и предполагалось, в основном, неприятных.
Дико болела голова, глаза не открывались, во рту раскинулась самая засушливая пустыня, тело снова онемело, не слушалось и при этом отчаянно саднило – все, от костей до самого маленького кусочка кожи на кончиках пальцев. А еще гудело в ушах, и в руку кто-то вдруг воткнул раскаленный кинжал!
Я не выдержала и вскрикнула, правда, получилось лишь слабое мычание сквозь сжатые зубы. Боль чуть-чуть ослабла, а гул в ушах постепенно стал распадаться на отдельные голоса.
- Интоксикация очень высокая…
- Выяснили, что за препарат ей ввели?
- Быстро, быстро!
- Доза почти летальная, еще бы немного, и…
- Вовремя девочку доставили...
- Бике Зуфия, пенантол пятьдесят миллилитров внутривенно… и сразу мильсуфен… – Кто-то сообщил ее родственникам?
- Муж? В приемном покое? Скандалит? Дайте ему успокоительного. Что значит, не хочет? Значит, введите внутримышечно, и пусть не мешает работать!
Кто-то скандалит в приемном покое… чей-то муж. Интересно, чей?
А я, наверное, в больнице. Ну да, конечно, в больнице, а кинжал в руке – это капельница. Значит, можно больше не волноваться, просто немного потерпеть. Жаль, не получается ничего сказать, а то попросила бы воды.
Но если не получается, то, наверное, лучше постараться поспать. Отвлечься от боли и уплыть с ласковую дремотную темноту…
- Ну-ка, не спать. Не спать! Открой глазки, девочка, вот так, умница. Нельзя спать, понимаешь меня? Потерпи немножко, скоро станет легче. А спать нельзя. Хочешь водички? Вот так, молодец.
Глаза я старательно открыла, но кроме туманных силуэтов все равно ничего не разглядела. Зато сухость во рту вдруг сменилась благословенной прохладой. Оказывается, вода может быть такой вкусной! Слаще щербета.
А голос, между тем, все говорил, говорил, подбадривал, требовал чего-то, не давал уснуть, отвлекал от боли. Постепенно и в глазах стало проясняться, но я так устала. Хотелось, чтобы голос замолчал, чтобы меня оставили в покое и дали спокойно умереть, раз спать нельзя. Веки налились тяжестью и закрывались сами собой, мне казалось, что стоит позволить им опуститься, и все само собой исчезнет – и усталость, и боль, и назойливый чужой голос.
И он вдруг исчез. Но взамен зазвучал другой… такой родной, близкий, что я через силу разлепила ресницы.
- Уф, корзалып, еле прорвался. К собственной жене не пускают, совсем обнаглели! Ты как? Эти уроды тебе ничего не сделали?
Мне вдруг стало весело. И захотелось поделиться с голосом причиной этого веселья. Настолько, что я даже откуда-то нашла силы, чтобы пошевелить непослушными губами и языком:
- Чуть-чуть не убили… а так больше ничего!
- Рыжий или седой? Рыжего я уделал так, что его теперь родная мать не узнает! – голос явно распирало от гордости. Даже жалко стало рыжего. Он-то меня как раз травить не хотел. – А седому жена Саяна руку прострелила. Но этого мало, конечно – на последней фразе голос зазвучал расстроенно.
- У него был камень… – мое веселье пропало так же быстро, как появилось. Я хотела сказать “эльвернит”, но поняла, что слова стоит выбирать покороче. Пока язык не слишком слушается.
- Он тебя что, камнем хотел убить? – ужаснулся Шади.
Ну да, Шадид, а кто же еще? Я, кажется, догадываюсь, чей “муж” скандалил в приемном покое. Интересно, вкололи ему успокоительное, или отбился?
- Эльвернит… тот самый, – а ничего так, вроде говорить становится легче. Только в глазах все еще муть, ничего толком не видно.
- Что “эльвернит”? У него был тот самый эльвернит?! Езумдун, вот как знал!
- Дурак, а мне сказать? – ну, собственно, и все. В смысле – этим мое возмущение его тихушничеством и ограничилось. Потому что дальше я спросила: – А тебе укол сделали?
Наверное, профессорская отрава еще действует: вместо чего-то важного я попыталась выяснить эту глупость. Но мне, и правда, было любопытно. Я вообще чувствовала себя странно. И с каждой минутой это состояние усиливалось. То неуместное веселье, то любопытство.
- Зачем? Слушай, Адиль, ты меня пугаешь! Может, у тебя бред начался?
- Нет, – успокоила я его. – Он закончился уже… значит, не догнали, да?
Тем временем мне удалось, наконец-то, проморгаться, и я увидела встревоженную физиономию, склонившуюся надо мной. Растрепанный какой, и круги под глазами. Однозначно, укол бы ему не помешал.
Захотелось вдруг погладить, пропустить волосы сквозь пальцы… я даже потянулась, но тут же охнула от острой боли – шайтанова капельница!
Пошипев что-то сердитое, я сообразила все же поднять другую руку и дотянулась до шадиной шевелюры. И погладила. И еще погладила. А потом, поняв, что сам он не догадается, потянула за эту самую шевелюру вниз, чтобы он наклонился к моему лицу… вот так. Целоваться даже слаще, чем вода в пустыне. Вот теперь можно уснуть с чистой совестью!
Когда я проснулась в следующий раз, было уже утро. Во всяком случае, за окном распевалась птичья консерватория, а ветерок, который шевелил занавеску, был еще свежим и прохладным, утренним. Не то что днем, когда он накалится на ярком солнышке и пропитается тысячью разных запахов.
Я пошевелилась и с огромным облегчением поняла, что ничего больше не болит. И я даже могу встать! А это весьма актуально, ибо маленькая дверка в углу палаты манила все сильнее.
Завершив утренний туалет, я выползла обратно в палату и с умилением обнаружила крепко спящего Шади. Он запрокинул голову на спинку кресла и уютно посапывал. Лицо было расслабленное, и сейчас он выглядел даже моложе, чем обычно, совсем мальчишкой. И опять растрепанный…