Страница 137 из 150
Глеб, кстати, тоже оценил фотографии. Но, в отличие от детей, мелочиться не стал. Съездил в студию к Самойловой, промучил ее добрых два часа, выбирая лучший снимок, а потом сделал сюрприз...
Уезжая утром на учебу, Настя ожидала всякого, особенно учитывая, что Имагин тот день собирался провести дома, но не того, что вернувшись вечером, застанет в спальне собственный портер в полный рост на полстены.
– Господи, Имагин, я же теперь спать здесь не смогу! 'Она' будет смотреть постоянно... Жуть какая... Давай ее уберем?
Убирать Глеб напрочь отказался, аргументируя тем, что 'она' хотя бы смотрит на него ласково, не то, что некоторые...
И, если уж по правде, фотографию он выбрал неплохую, просто первой реакцией был шок, а во время шока как-то мысли сами поворачиваются в не слишком положительную сторону.
В тот вечер Настя долго курсировала вокруг снимка, приглядываясь, привыкая, оценивая...
А вечером, уже ложась спать, решила, что Глеб все же заслужил похвалы. Похвалила. Он пошутил, что так делать сюрпризы намного приятней. Хотя тогда Настя думала, что пошутил, а оказалось – совсем даже нет.
Через неделю, вернувшись домой, в спальне ее снова ждал сюрприз, теперь еще более сюрпризистый.
– Что это, Глеб? – девушка ткнула пальцем в шест, располагающийся теперь практически по центру спальни.
– Этот... пилон, – Имагин же пожал плечами, отодвинул застывшую в дверном проеме девушку, вошел, сел на кровать, окидывая взглядом сначала Настю, потом шест, снова Настю, снова шест. Недвусмысленно так окидывая.
– Зачем? – а Веселова почему-то снова разозлилась. Видимо, все дело опять в шоке.
– Ну ты же ходишь, я знаю. Сможешь дома тренироваться... – мужчина мило улыбнулся. Даже сложно заподозрить в этом простодушии подвох. А он-то есть. Тренироваться она сможет... Она-то, конечно, сможет, но его куда больше интересует возможность наблюдать за тренировками. И не объяснишь же, что выглядеть это может на первых порах не так эстетично... Нет, когда-то Настя, конечно, собиралась сделать что-то подобное – затем и пошла заниматься. Собиралась тряхнуть стариной, вспомнить времена бабочки, очень хотелось снова поймать на себе хоть один такой тяжелый, жадный взгляд, как во времена, когда она танцевала в Баттерфляя, еще недоступная и далекая, а он смотрел, прожигая дыры... Но его инициатива удивила. – Лучше бы вот там станок с зеркалом сделал, чтоб могла тренироваться... – А потому и признаться, что удивила снова приятно, было сложно.
На следующий день 'вон там' не менее надежно, чем пилон, был прикручен уже станок. Чего у Имагина не отнять – так это исполнительности.
Особенно тогда, когда эта исполнительность может вылиться для него в приятности.
Жизнь постепенно входила в совсем уж околосемейное русло. Самой Насте иногда казалось, что это происходит как-то подозрительно быстро и неправдоподобно беспроблемно. Вся их с Глебом притирка свелась к нескольким первым неделям, а потом даже то, что изначально жутко бесило, если не искоренилось (в нем или в ней), то стало данностью, с которой вполне можно смириться.
У них даже утренний и вечерний графики были согласованы. Кто за кем идет в душ, кто на сколько минут ставит раньше будильник, если выезжать предстоит вдвоем, кто готовит кофе, кто отправляет хлеб греться, кто достает из холодильника масло, чтоб размерзлось.
Поступая по-джентельменски, первой в душ Настю обычно пускал Глеб, хотя джентльменства в этом было не так-то много. Часто, бубня что-то о том, что она слишком долго возится, Имагин просто напросто вваливался следом, совмещая приятное с бесполезным, а еще отбирая время у завтрака и прочих утренних процедур.
Возможно, кто-то был бы против такого произвола, но Настя не возражала. В конце концов, какой смысл чему-то смущаться, если это радует обоих?
Размышляя подобным образом, Веселова никогда не отказывала себе и в еще одном удовольствии – вроде как чистя зубы, следила взглядом сначала за прозрачными запотевшими створками душевой, из которой иногда доносилось что-то похожее на невнятное пение и видны были силуэты одного очень интересующего ее субъекта, потом за тем, как этот субъект выходит, отряхивается, забрызгивая все вокруг, в том числе и ее, завязывает на бедрах полотенце, толком даже не вытираясь, а потом подходит к ней, обнимает, моча пижаму, тянется за своей щеткой.
На Настино недовольное 'опять-Имагин-блин-сушить-придется-зачем-тебе-вообще-полотенце?', отвечает, что полотенце ему действительно незачем и его спокойно можно снять, а потом смеется, когда Настя закатывает глаза.
Забирает из рук девушки тюбик с пастой, который она всегда держит до последнего – специально, чтоб ему пришлось лишний раз коснуться, выдавливает на щетку, отправляет рот.
А потом чистит зубы, корча рожи и не забывая скользить свободной рукой под одеждой невесты, полощет рот, выпрямляется.
– Настя, ты мне только скажи, где ты такие берешь-то? – и вроде как удивленно облапывает все, что скрыто под пижамными шортами. – Они у тебя вечно как из детского мира. Не слоны, так ежики, не ежики, так еще животина какая... – Имагин возмущался, облапывая уже не ткань. – Может, мы тебе нормальную пижаму купим? Как у взрослых, чтоб тут открыто... – скользнул одной рукой вверх по животу, оголяя кожу, – тут разрез... – а вторую переместил с попы вперед, на бедро.