Страница 50 из 101
Князь венецианский ушёл, за ним потянулась свита. «Добрые» молодцы не упустили случая выразить мне своё презрение ледяными взглядами и пошлыми ухмылками: ай-я-яй, девочка, так обидеть великого князя! «Катитесь вы!» - злобно промыслила я, состроив зверскую рожу. Смотреть на меня перестали, зато все, как один задрали носы, сочась высокомерием, как соты с мёдом. «Блудница!» - был понятен мне их безмолвный посыл. «Придурки! - не осталась я в долгу. А князь ваш – осёл! Пусть только встретится мне!»
Вскоре в зале остались только свои. Только дверь за последним итальянцем захлопнулась – с силой и громко, как на меня обрушилась буря. Нет, настоящий ураган! Торпедо! Сколько нападок и обвинений мне пришлось выдержать – не передать словами. Адреналин зашкаливал, воздух раскалился, киселёвцы плевались бранью, как драконы – огнём. Я уже чуть не плакала, отбиваясь от сыпавшихся на меня со всех сторон оскорблений и толчков, щипков и проклятий. По-видимому, одни слова бессильны были выразить Настенькины чувства: подскочив ко мне и ухватившись покрепче за мой конский хвост, она закричала:
- Шашни крутить вздумала?
- Нет! – захныкала я – больно всё-таки. – Никаких шашен не было. Честно!
Поверила ли мне главная нянька осталось неизвестным: а даже если поверила, быть бы мне всё равно битой за то, что упустила такого жениха, если бы не вмешался Михаил. Протиснувшись в спаянный кружком нянек, он робко заметил:
- Не виновата она…
Няньки зыркнули на него дикими зверями, и понятливый королевич немедленно сменил пластинку:
- Может не бить её – а то ещё на лице следы останутся?
- Да когда ж её, дуру такую, замуж возьмут?! – взвыла Настенька, чуть не разревевшись от досады. Оттолкнув меня так, что я отлетела на пол, она сделала знак охранникам; послушные её воле, те подхватили меня под руки и оттащили в мою бывшую светёлку. Оставшись одна, я разрыдалась. Горько и безутешно.
- Лучше б за князя вышла, чем теперь век коротать взаперти!
Венецианское зеркало болезненно напомнило о… О ком? О негодяе, который всё это и устроил?! Довольно он мне уже крови попортил - больше не позволю!
- Отправляйся в тартарары, следом за хозяином! – истерично выкрикнула, обращаясь к зеркалу и схватила со стола кувшин с водой. Уже занесла его, чтобы бросить в зеркало и таким образом избавиться от подарка человека, о котором оно каждую минуту напоминало, но холодная вода вылилась мне за шиворот. Ойкнув, я выронила кувшин. Обозрела мокрую себя, осела на пол – и разревелась белугой.
- Нич-чего у меня не п-получается-я! – всхлипывая, жаловалась я непонятно кому – зеркалу, что ли? А, может, Богу? – Я жал-лкая н-неудачница ы-ы-ы… Один ж-жених был – и т-тот броси-и-ил!
При этих словах горе достигло апогея. Я рыдала, размазывая слёзы по лицу и с каким-то садистским удовольствием краешком глаза наблюдая за собой в зеркало. Мокрая, съёжившаяся на полу серая мышь – да как князь вообще решился сделать мне предложение?! Ещё и обиделся, когда я не пожелала с ним поехать.
- Конечно, он не имел в виду на мне жениться, – озвучила я собственную уверенность. – А для каких целей я ему тогда понадобилась – непонятно.
- Конечно, он не имел в виду на мне жениться, – озвучила я собственную уверенность. – А для каких целей я ему тогда понадобилась – непонятно.
Осознание собственной глупости больно ударило по самолюбию. Я ведь почти почувствовала себя желанной. «Ты и была желанна, - парировал внутренний голос, - только в качестве орудия, а не предмета любви.»
- Вот, значит, что получается – использовать меня решил? – прошипела я. - Для каких целей – неизвестно, но не суть важно. Приехал, весь из себя благородный жених: богатый, с пером жар-птицы, сам хорош собою – и мышь в жёны взять, облагодетельствовать её вознамерился… Да кто тебе поверит?! – закричала я. – Кому бедные мыши нужны, без копейки приданого? Ещё и страсть корчил, лицедей недоделанный!
«А как ты хотела?! - грубо отозвался внутренний голос. – Усыпанная белыми розами дорожка к церкви, вы с ним стоите рядышком у алтаря; ты поднимаешь фату – смотришь в его глаза и тонешь в них, тонешь… Смотри не утони. Дура!» - обозвался безжалостный судия. Губы у меня задрожали.
- Я любви хочу-у-у! – с новой силой зарыдала я. – Настоящей!
«Хоти! Только уж не обессудь, когда получишь. В нос!» Мои стенания и рыдания по загубленной жизни и упущенным возможностям продлились до вечера, и никто, ни одна живая душа их не нарушила. А когда пали сумерки, слёзы как-то сами высохли: всё моё внимание сконцентрировалось на том, чтобы прислушиваться не несут ли ужин. Ожидая его, я оголодала, как настоящий чёрствый волк и сто раз обругала себя за то, что ограничилась на пиру одним цыплёнком.
- Надо было наедаться впрок. О чём я думала?!
«О князе» - не стала я отпираться: зачем врать самой себе?
- Лучше б о себе, любимой, думала - ведь если не ты, то кто? - однако сожаления, как и упрёки успокоить голодную резь в животе не помогали.
Ужин принесли поздно – часов около десяти вечера. Замок загромыхал, и в мою светёлку – впрочем, сейчас «темница» больше соответствовала правде, потому что никто не озаботился обеспечить меня свечой: если б не луна, в комнате было бы ни зги не видно – зашла Марфушка, неся поднос, в сопровождении Ивана, державшего свечу. Плюхнув поднос на стол и кольнув меня осуждающим взглядом, она молча повернулась и, не сказав ни слова, вышла. Замок снова загромыхал, а я подскочила к подносу.