Двенадцать звезд

— Теперь я должен вынести приговор, — продолжал король, — но лорд Тиндол, вассал и родич государя Трандуиля, просил, чтобы я выслушал Гвайласа из Зеленолесья, сына Гвайлира, который объявил себя поручителем морадана. Однако законами Гондора дозволяется говорить на суде тем, кто не обвиняет и не оправдывает, лишь с разрешения самого подсудимого. Скажи, Долгузагар, сын Мэнэльзагара, позволишь ли ты говорить на этом суде эльфу Гвайласу?

Бывший комендант знал, что никакие слова Гвайласа уже ничего изменить не могут, но ему все же хотелось крикнуть «Нет, государь, пусть он молчит!». Потом подумал: «Я все равно умру».

— Да, — произнес он. — Пусть говорит.

Эльф вышел в круг света и встал рядом с мораданом.

— Благодарю, государь, — он учтиво поклонился королю. — И спасибо Долгузагару за позволение молвить слово, — Гвайлас светло улыбнулся другу. — С вашего дозволения, я хотел бы начать с самого начала.

И эльф обвел взглядом всех бывших в шатре. Да он словно воин, который выходит на поединок, вдруг подумалось бывшему коменданту: Гвайлас, обладатель легкого нрава, был сейчас необычайно собран и сосредоточен.

— Вышло так, что вскоре после битвы на Ородруине мне и моим товарищам было велено изловить черного мага…

Долгузагар недоуменно уставился на зеленолесца: зачем тот взялся рассказывать о погоне и пленении Азраиля вместо того, чтобы сразу перейти к ночной стычке у дороги? Ведь Гвайлас не беспомощный рассказчик, неспособный начать с нужного места.

Но тут по спине морадана пробежал озноб, как будто в шатре внезапно стало холодно. Не понимая, в чем дело, он покосился по сторонам и увидел, что странное почувствовал не он один: Бэльзагар и еще пара человек с бэльфаласскими гербами — должно быть, спутники роквэна — тоже стояли с недоумением на лицах.

И до него дошло, что это не холод: просто люди, внимая рассказу эльфа, затаили дыхание и замерли, так что голос Гвайласа звучал в звенящей, полной напряжения тишине. Долгузагар заметил, как один человек что-то шепчет на ухо соседу — и на лице у того недоверие сменяется непритворным ужасом, словно безыскусная повесть эльфа была страшнее, чем мог представить один из ее героев.

Пытаясь понять, в чем дело, Долгузагар снова окинул взглядом шатер, и тут его ожидало очередное потрясение. Следопыт Орлин стоял у стены, его лицо было в тени, и когда их глаза встретились, морадан наконец узнал этот взгляд, взгляд старого знакомого.

Гондорский следопыт смотрел на Долгузагара глазами своего отца: жестокого убийцы и палача Аганнало, перебежчика, внушавшего страх и отвращение самым бестрепетным морэдайн Темной Башни.

Долгузагар застыл, и понял, что сам глядит на Орлина, как дунэдайн — на Гвайласа: с ужасом, чувствуя, как бегут по спине ледяные мурашки.

Так вот о чем рассказывал Гвайлас. Нет, не так: его рассказ как будто был стихами, положенными на музыку, которую они не слышали, а только ощущали. Песней, мелодию которой вел хор неслышных голосов. И музыка эта была исполнена такой скорби, что у Долгузагара сжалось горло и заболело сердце.

Это был плач.

Плач бесконечного множества голосов. Долгузагара словно увлекал за собой полноводный поток, каждая капля которого — слеза горя и утраты. Он тоже был частью этого потока, как Орлин, как Гвайлас. Это было о них всех, обо всех утраченных и утративших безвозвратно. И было что-то еще, настолько горькое и невосполнимое, что для этого не было и не могло быть слов, как будто плакал маленький ребенок. Он не удивился, когда увидел на лицах людей слезы. Исильдур словно смотрел на него с другого берега реки.

Помяни меня в час горя,

Помяни в годину злую:

Сам не знаю, где погибну,

Сам не знаю, где я сгину.

Я в чужом краю погибну,

На чужбине гибель встречу.

Кто мне выроет могилу,

Кто меня землей укроет?

Долгузагар поднял голову. В шатре стояла тишина — но уже другая: будто перестала вибрировать перетянутая струна. И стало легче дышать, как после грозы.

Он огляделся. Гвайлас уже вернулся на свое место у стены, а дунэдайн… дунэдайн смотрели на бывшего коменданта так, словно впервые разглядели человека, который стоял перед ними. На их лицах Долгузагар увидел изумление и оттого сам себе показался диковинкой: точно насекомое в капле смолы, превратившейся в янтарь и оправленной в серебро. Насекомое уродливое и кусачее, но янтарь и кольцо делали его… законченным.

Тут до морадана дошло, что к нему обращается Исильдур, и он вздрогнул.

— Подумай, Долгузагар, и ответь на мой вопрос: почему ты сдался в плен? — произнес король. — Ты всю жизнь служил Врагу. Так почему ты сдался на милость тех, с кем воевал?

Долгузагар поднял взгляд на Исильдура. Сказать «я не знаю»? Но он знал ответ. По крайней мере, его часть:

— Война закончилась, государь.

— Да, война закончилась… — медленно повторил король, и они посмотрели друг другу в глаза.

— Кто ты? — спросил сын Элэндиля.

Не вслух и не шепотом, его голос прозвучал в мыслях морадана. Прежде Долгузагар разговаривал так лишь с отцом.

— Кто ты? — повторил Исильдур.

— Я… я убийца.

Другой правды у него не было: он жил, как хотел, ему нравилась убивать, и он никогда не думал, что придется платить. Но цена оказалась слишком высока.

— Ты был убийцей раньше. Кто ты теперь?

— Я не знаю.

— Подумай.

— Я…

Долгузагар поднял взгляд на короля: