Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 39 из 295



   — Знахарка, — поправила я. — Я была знахарка, лекарка. Когда-то. Не колдунья. Кое-что помню, оказывается. Сейчас все подсохнет, забинтую. А у тебя на животе синяк будет.

   Ратер поглядел на свой тощий голый живот, по которому расплывалось синюшное пятно и покачал головой.

   — Вот ведь кулачище! Приласкала, ит-тить, нежная дева… бутон благоуханный.

   Я разорвала кусок выделенного нам полотна пополам, и из каждого куска сделала длинный бинт.

   — Насчет благоухания ты прав. С ног валит благоухание ее.

   — Что, думаешь, она и в самом деле чокнутая?

   Я пожала плечами. Перед глазами снова метнулось узкое как лезвие лицо с бессветными провалами глазниц, тусклой ртутью взблеснули змеиные зубы, плеснуло больным жаром, разряд чрезмерного напряжения ударил в пальцы и застрял где-то в запястье, мгновенно обессилив руку. Я выронила бинт и полезла под стол — доставать.

   — Не знаю, Ратер, — сказала я из-под стола. — Я ведь видела ее всего несколько мгновений. Но с ней явно что-то не так… — Поднялась с четверенек. — Ну-ка сядь прямо. И подними руку.

   Кукушонок сцепил пальцы на затылке, чтобы мне было удобнее бинтовать.

   — "Не так"! — фыркнул он, — Скажешь тоже! От этого "не так" я едва жив остался. Кинулась ни с того, ни с сего, как волчица бешеная...

   — Не кинулась бы, если б я к ней не подошла. Может, она приказала оставить ее одну, а тут мы явились, начали теребить… Плохо ей было с перепою, а тут пристают какие-то...

   — Думаешь? Я видал сумасшедших, они не такие. Вон Кайн наш — не такой, верно?

   — Кайн не сумасшедший.

   — Как так?

   — Он ведь не сходил с ума, правда? Он родился такой, с повреждениями в мозгах. А настоящего сумасшедшего иной раз и не отличишь от нормального. Он и может быть во всем нормальным, и только в чем-то одном — бабах! — провал. Но здесь… я не знаю.

   Она пила вино, и много, но, кажется, не была пьяной. Она бросилась как большое хищное животное — мгновенно и сокрушающе, но не показалась мне сумасшедшей. И эти удары плетью — два удара, и каждый выдрал по лоскуту мяса. Похоже, она не соизмеряет свою силу. А силища верно, немалая — поднять на вытянутой руке полувзрослого парня не всякий мужчина сможет… Ох, Каланда, кого же ты на свет породила, госпожа моя?

   Я затянула последний узел и отступила.

   — Ну все, теперь ложись на тюфяк, укройся одеялом и спи. И постарайся поменьше ворочаться. А я еще умоюсь… и гребешок и зеркальце в "Колесе" остались, жалость какая! Ты говоришь, поджечь трактир могут?

   — Да ладно, не майся, — отмахнулся Кукушонок. — Завтра после полудня пойдем и заберем твои манатки.

   — А если все-таки пожар?..

   — Навряд ли. Был бы пожар, мы бы отсюда гвалт услыхали. Здесь же рукой подать, через улицу.

   — Так он, может, еще случится. Четвертая четверть не кончилась.

   — Че ты привязалась к пожару этому? Не каркай, оно и не загорится. Горело пару раз всего, а гуляет принцесса почитай каждую неделю.



   — Правда твоя. Да только там, в "Колесе" вечером парни пьяные сидели. Один ко мне прицепился. Я у него на ладони знак огня увидела. Прямо поперек линии жизни.

   — Это значит — он от огня помрет?

   — Вроде того.

   Кукушонок помолчал, что-то обдумывая, поскреб в вихрах, повернулся ко мне:

   — Так ты по руке гадать умеешь?

   — Умела когда-то, — я усмехнулась. — Еще в той жизни.

   — Погадай! — он сунул мне под нос по-мужски широкую мозолистую ладонь. Кожа на ней была жесткая, лаковая, словно рог. Линии казались трещинами.

   Я поводила пальцем по этим трещинам, покусала губу, вспоминая...

   — Ты долго проживешь, Кукушонок, но детей у тебя, увы, не будет. Тебя любит огонь, твоей жизнью правит железо. Я тут тебя в моряки сватала… и была не права. Моря нет в твоей судьбе. Зато есть меч. Так и так выходит — быть тебе меченосцем, воином. От меча будут у тебя и болезни и раны, а лет в сорок получишь рану едва ли не смертельную, но выживешь — видишь, линия жизни дальше идет. А здесь — почет и слава, только денег нет.

   — Да куда! Нам, простецам, меча не положено.

   — А если к наемникам?

   — Тю! Это не у нас, это на югах. Я, было дело, все хотел по малолетству сбежать… — Он передернул плечами, вздохнул. — Там, сказывают, простецу легче меч заполучить.

   — А что не сбежал?

   Он поморщился:

   — Мамка болела. А потом поздно стало. Староват я для таких дел.

   — Сколько же тебе привалило, старичок?

   — Шестнадцать уже.

   — О, да. Пора гроб готовить.

   Кукушонок шутки не поддержал. Посмотрел на свою ладонь, пошевелил пальцами и спросил:

   — И это все?

   Я подняла глаза, заглянула ему в лицо. Широкоскулое крестьянское лицо, облупленный нос, выгоревшие брови. Рыжий мальчишка, улыбчивый, независимый, добродушный. Чего он ждет? От меча вон отказался, хоть не без сожаления. От этого, небось, тоже отмахнется.