Страница 40 из 226
За спиной послышались шаги и приглушённые голоса.
— Мой правитель, приехал маркиз Бархат, — доложил Драго. — Потерь нет. Пришли все ориенты.
Адэр укрыл ноги полами плаща и облокотился на колени:
— Не все.
Шли часы. Тело отдавало тепло ступеням. Вместе с теплом утекали силы, исчезало желание встать и покинуть ледяную пещеру. Хотелось сидеть здесь вечно. Единственное место, где можно себе позволить выплеснуть на лицо чувства.
— Мой правитель, — произнёс Мебо. — Вы простынете.
Адэр опустил голову. Ощутил, как на плечи накинули ещё один плащ. Волна откатила в тоннель. Вновь раздались шаги. В спину вонзился взгляд.
— Что? — спросил Адэр.
— Здесь Эш и Кангушар, — отозвался Мебо.
— Слушаю.
— Снегопад закончился, мой правитель, — прозвучал голос Эша.
— Шхуны видно?
— Только бортовые огни.
— Сколько шхун?
— Две, — ответил Эш.
Адэр запрокинул голову, уставился в промозглую пустоту.
— Мой правитель! — заговорил Кангушар. — Перед дворцом собрались ориенты. Четыре тысячи. Они не пошли в замок. Сразу поднялись на площадь.
— Что они там делают?
— Поют.
Адэр посмотрел через плечо:
— Видимо, у них есть повод для радости. Пусть поют. Это их право.
— Мне не нравится их песня, — заметил Кангушар. — Это скорее заупокойная.
— Они разговаривают с Богом моря, — жёстко произнёс Эш. — Они всю дорогу переживали, что им не дадут поговорить с их Богом.
— Дворец Зервана не храм, а площадь перед дворцом — не жертвенник! — разозлился Кангушар. — Пусть идут в другое место и там молятся.
— Они должны видеть море.
— Возле Ворот Славы море отлично видно, — не успокаивался Кангушар.
— Не видно! — выкрикнул Эш. — Прошу прощения, мой правитель. Там моря не видно. Там парапет.
— У ориентов появился защитник? — язвительно спросил Кангушар.
— Я всегда был защитником. И всегда им останусь.
— Довольно! — гаркнул Адэр и встал. — Идём, послушаем.
Картина, представшая его взору, походила на кошмарную сказку. На заснеженной площади под полуночным небом сидели тысячи ориентов. Женщины, мужчины, старики — в разодранной одежде, в резиновых сапогах, с непокрытыми головами — тянули к далёкому морю руки и раскачивались из стороны в сторону. Толпу окружали защитники и стражи. Пламя факелов металось под порывами ветра и высвечивало бронзовые лица, закрытые глаза и вытянутые, как для свиста, губы.
Голоса ориентов притягивали и завораживали. В песне слышались одновременно мольба и вызов — это была боевая песня и молитва. Она звучала в унисон бушующему морю, набирала силу, рокотом волн разносилась над дворцовым комплексом, билась то в одну вершину горы, то в другую, и неожиданно затихала, как отступающая от кряжа волна. Затем всё повторялось.
— Где маркиз Бархат? — спросил Адэр.
— На нижнем плато, — ответил Эш и тихо добавил: — По-моему, он слегка не в себе.
— Мой правитель! Вам лучше вернуться в замок, — раздался за спиной голос Мебо. — Неизвестно, чем этот обряд закончится.
— Уж точно не жертвоприношением, — откликнулся Эш.
— Их песня сводит Лайдару с ума, — проворчал Кангушар. — Мой правитель, разрешите разогнать сборище.
Адэр поискал глазами моранду. Парень сидел в центре толпы и выл в безлунное небо. Адэр пробрался к зверю (Драго кинул на снег свой плащ), сел рядом с Парнем, закрыл глаза и отдался уносящей в таинственную даль песне морского народа.
***
Ориенты выбирались из трюма, скользили по обледеневшей палубе, падали, ползли и усаживались вдоль канатов и тросов лицом к берегу. Волны поднимали и роняли шхуну, окатывали людей, тянули за собой, швыряли в фальшборты, норовили выбросить морской народ в море. Крепко обхватив друг друга ногами, ориенты превратились в звенья одной цепи. Цепь изгибалась, растягивалась, уплотнялась, но не разрывалась на части.
Когда над морем понеслись голоса, Иштар зажал уши: человек не может издавать такие звуки. В его запястье впились острые пальцы.
— Ты привыкнешь, — прокричала Малика.
— Что они делают? — просипел Иштар.
— Говорят с Богом моря.
Перебирая руками по лееру, Малика добралась до Муна и Йола и втиснулась между ними.
Иштар слушал дыхание моря и боевую песню ориентов. Насколько удивителен этот народ, с которым по стечению неведомых обстоятельств его столкнула судьба. Не было ни плача, ни жалоб, ни требований, ни стенаний на злой рок. Голодные, замёрзшие, с почерневшими лицами и обмороженными руками, эти люди не утратили человечности. Сколько раз они стягивали с себя одеяла и укутывали Иштара. Отдавали ему последний кусок хлеба, грели в ладонях его кружку и не спрашивали, когда же придёт конец их мучениям.