Страница 7 из 14
Одно за другим обхожу ранее жилые помещения. Увиденное отнюдь не поражает разнообразием: пустота, грязь, большие залежи мусора. Никаких следов прежних постояльцев, никаких признаков Сопротивления. Впрочем, отсутствуют и свидетельства борьбы. Кто бы не мародерствовал на базе, они не оставили ничего компрометирующего. Вандалы просто забрали все ценное, не особо заботясь о чистоте и порядке.
С тяжелым сердцем заглядываю в собственную комнату, но и здесь не вижу ничего особенного. Матрас, заменяющий мне кровать, исчез, так же, как и стол со стулом. Нет в помине и стеллажа с одеждой. Пожалуй, единственное, что напоминает о прошлом – наполовину порванный запыленный плакат, висящий на стене. В тусклом кроваво-красном свете на меня смотрит мужественная женщина с вытянутой вперед рукой, угрюмо выдвигающая одни и те же требования: «Народ безмо…» и «Сопро…». Остатки фраз утеряны вместе с клочком бумаги, сорванным чужой безжалостной рукой.
Заканчиваю беглый осмотр, уже понимая, что ничего важного здесь не осталось. Бессмысленно искать хоть какие-то знаки в царящем тут запустении и хаосе. Если Сопротивление и живо, то оно явно передислоцировались в какое-то другое, новое место. Как его отыскать? – вопрос остается открытым.
Прохожу в тускло освещенную гостиную, на прощанье оглядывая некогда вполне гостеприимную комнату. Вроде бы можно уходить, но нечто невнятное, какая-то незаметная странность мешает просто взять и ретироваться. Словно тело чует какую-то улику, хоть мозг еще и не распознал – какую.
Стоп. Чует! Именно так! Именно тяжелый затхлый запах не дает покоя! Кучи мусора и грязи никак не могут источать подобное амбре… Нос невольно морщится от резкой тошнотворной вони, свойственной для застоявшейся застарелой мочи.
Глава №3
Только теперь, подойдя ближе и внимательно вглядевшись, замечаю нечто чужеродное, примостившееся в мусорной куче. Полумрак почти целиком скрывает темное пятно, никак не походящее на окружающие отходы, но у меня почему-то появляется уверенность, что «это» – живое!
Предельно осторожно шагаю ближе, стараясь не закрывать спиной тусклый свет далекой лампы. В красноватых лучах пустая замусоренная комната кажется фантасмагорией ужаса, нагромождением хаотичных образов и форм. Будто где-то неподалеку расположился спуск в чистилище, а я нахожусь у парадного прохода.
Страха, в общем-то, нет; на душе – брезгливая оторопь и общая подавленность, навеянная мрачной атмосферой жуткого места. Убедившись, что непосредственной опасности нет, аккуратно раздвигаю нагромождение мусора носком кроссовка. Отбросив прочь пару досок и вонючий обрывок непонятной ткани, замираю, оторопело уставившись на открывшееся зрелище.
Среди грязи и трухи, у основания кучи отбросов, в едкой луже собственных экскрементов лежит человек, свернувшись в совершенно непостижимую позу.
Человек? Пожалуй, я погорячился. Назвать существо человеком можно лишь с невероятной натяжкой, ибо становится страшно за род людской. Неужели можно каким-то образом низвести самого себя до столь плачевного и убогого состояния? Неужели такое вообще возможно?
Лежащее тело измождено до предела. Грязно-серая кожа кажется облезлой гнилью, она сползает с обнажающихся внутренностей отвратительными струпьями. Одежда, если таковая когда-то и имелась, давно распалась, превратившись в скудные обрывки. Многочисленные кровяные раны источают белесую слизь, исхудалая плоть покрыта гнойниками и жуткими нарывами. Организм бедолаги гниет заживо, остатки разлагающегося мяса опадают с костей. Совершенно не понятно, почему огонек жизни все еще теплится в этом трупе…
Зато причины столь сильной деградации вполне ясны: россыпь опустелых инъекторов, разбросанных возле тела, не позволяет усомниться в пристрастиях индивида. Наркоман… на последней стадии уничтожения.
Брезгливо откидываю ногой пластиковую склянку; пустая посудина катится по полу с едва слышным постукиванием. Но, как ни странно, именно этот пустяковый звук выводит полуживой организм из летаргии.
Вздрогнув, из хитросплетения конечностей поднимается лысая черепушка, до предела обтянутая гниющей кожей. Открываются абсолютно пустые, безжизненные глаза. Отупевшие зрачки смотрят на меня, будто на пустое место.
Стою неподвижно, боясь пошевелиться. Кажется, что стоит дернуться, и случится нечто ужасное, отвратительное. Напряжение медленно нарастает; проходит, должно быть, не меньше пары минут.
Внезапно в глазах живого трупа возникает крохотный отголосок мысли. Беззубая челюсть отваливается вниз, обнажая кости, давно лишенные губ. Вместе со струйкой гнили изо рта вырывается тошнотворное бульканье, каким-то образом складывающееся в отдельные слова.
– Привет, Тей, – хрипло выплевывает тело, – Я тебя ждал. Знал, что придешь…
Мозг острой болью пронзает неожиданное узнавание. И вместе с ним приходит невероятное, непобедимое отвращение. Не в силах больше сдерживаться, склоняюсь пополам; мощными толчками наружу выходит недопереваренный обед.
Приступ рвоты заканчивается, когда желудок полностью опустел. Медленно выпрямляюсь, судорожно стараясь отдышаться. Не придумав ничего лучшего, вытираю губы рукавом. В воздухе царит такая вонь, что еле сдерживаюсь от новых судорог. Наконец, кое-как успокоившись, нахожу в себе силы вновь посмотреть в глаза лежащего бедолаги.
– Август Нэш, – удивляюсь собственному хрипу, – Что, черт возьми, ты с собой сотворил?!
При звуках собственного имени человек болезненно морщится. Болезненно в прямом смысле – заметно, что каждое движение причиняет ему значительную муку.
– Что сотворил? – отвратительно булькает гнилостный труп, – Сначала кайф. Потом дурман, гриф и пыльца. Под конец просто порошок. Жуткая химическая штуковина, от которой мозги съезжают набекрень, а тело разлагается заживо. Боюсь, это финал; назад возврата давно уже нет…
Тяжело моргнув, Нэш переводит дыхание. Отравленный воздух вырывается из пересохшего горла; судя по всему, последний раз он разговаривал очень давно.
– Прошел год? – патетически вопрошает Август, – Тут время словно остановилось… Кажется, у меня осталось еще пара доз… А потом – все…
– Ты спятил! – с печальной яростью отступаю на шаг, – Тебе нужна помощь! Лечение!
Раздается громкое уханье, сопровождаемое болезненным стоном.
– Не смеши! – сипит наркоман, – А то сдохну раньше времени… Забудь, Тей! Я уже все… Нет больше Августа. Как и Сопротивления…
Как ни прискорбно, но я понимаю, что Нэш прав. Злость уходит, уступая место скорби и жалости. Не знаю, почему парень уничтожил себя, но назад возврата нет. Из такой ямы ему не выкарабкаться. Во всяком случае, самостоятельно.
– А где Франко? – устало спрашиваю у погибающего.
– Франко… После той схватки я лично оплатил его лечение. Обеспечил лучших врачей, полное восстановление… Но Моро обиделся. Или разочаровался, не знаю. Решил, что я предатель. Впрочем, возможно, так оно и есть. Я всех подвел…
– Голиаф?
– Ушел сразу же. Думаю, переметнулся на другую сторону. Его можно понять… Здесь перспектив больше нет.
Смотрю на бывшего лидера со все большей печалью. Что же случилось с некогда бравым парнем? Неужто на него так повлияла смерть Мари? Или тут что-то еще?
– Так что случилось у реки на самом деле? – тихо уточняю я, – Это все же ты хотел взорвать водовод? Ты хотел убить Виктора Семеновича?
Безвольное тело вдруг подрывается вперед; полусгнившие руки упираются в пол. В глазах Августа на миг загорается ярость.
– Хотел?! – гневно восклицает наркоман.
Печально качаю головой. Внезапная вспышка заканчивается также быстро, как и началась. Нэш падает назад, исторгая изо рта очередную порцию слизи и стонов; глаза парня тяжело закрывается.
– Хотел… – едва слышно шепчет умирающий, – Я уже не помню, чего хотел… Да и теперь это абсолютно неважно…