Страница 82 из 123
А вот внутри отличия бросались в глаза. Немытые панели, старый обогреватель, мелкий мусор в углах, будто дорожку подметали наскоро перед самым отъездом. В купе почему-то пахло солью, постели не застелены, а матрасы тонкие и по виду столь старые, будто на них ещё ленинградцы спали, поскорее покидая город перед фашистской блокадой. И свет не горел.
- Да. Невесело, - помнится, сказал ещё Серёга.
Те несколько минут, что нам пришлось ждать перед отправкой поезда, прошли что называется на ножах, как перед годовой контрольной, от которой зависит твоё дальнейшее обучение в школе.
Вот уже проводник захлопывает тамбур, мы облегчённо вздыхаем. И вдруг Стёпка вскрикивает:
- Смотрите! Люди Буратино!
Мы немедля прилипаем к окну и замечаем, как на платформу высыпают человек пять в оранжевых костюмах. Явная визитка Сомерсета. Но самого Буратино среди них я не вижу.
Поезд трогается, а оранжевые даже не обращают на него внимания, кидаясь к составам, ещё стоящим на путях.
- Чёёёёрт, - шепчет Серый. – Нас реально пронесло. Прямо вот секунды отделяли нас от смерти.
Ещё несколько мгновений и вокзал скрывается за спиной, погружая состав в темноту, лишь железнодорожный фонарь время от времени пронесётся мимо.
Мы откидываемся на стены и слабо улыбаемся.
- Победили, - ликует Стёпка. И я вижу его взгляд. Уже совсем не маленького профессора. Теперь у друга глаза взрослого вояки, побитого жизнью. Сколько мы в пути? Пару дней, а как будто несколько лет войны прошли вместе.
- Кстати, кажется, мы в вагоне вообще одни.
- Да, - подтверждает Стёпка. – Никому никуда не хочется ехать в такое время.
Заглядывает проводник. На лице фирменная улыбка, хотя застиранная зелёная жилетка РЖД будто шепчет: это маска. Он включает тусклую лампочку под потолком, раздаёт нам постели, спрашивает, не хотим ли мы купить чего. Да я бы с радостью. Живот прилипает к спине, только с фальшивыми деньгами в кармане всё равно что без них. Затем проверяет ещё раз билеты; слава богу, они не фальшивые. РЖД, видимо, едино во всех реальностях.
Исполнив все обряды вежливости, проводник скрывается у себя в купе и больше не выходит. Значит мы таки одни во всём вагоне.
В полном молчании, нарушаемом лишь стуком колёс, который меня почему-то успокаивает, мы застилаем кровати. Я сплю внизу, серый напротив, Стёпка надо мной. Вот постельное бельё нисколько не уступает тому, что выдавали в саратовском поезде: старое, ярко-белое и накрахмаленное до безобразия.
Когда спальные места готовы, мы запираем дверь, рассаживаемся внизу и смотрим друг другу в глаза. Развороченная рана на затылке ноет как сволочь. Если не ошибаюсь, в кармане куртки у меня ещё три волшебные зелёные таблеточки. Принять бы одну.
- Так, - вздыхает Стёпка. – Давайте подведём итоги.
- Да, - кивает Серый. – Поесть бы.
Стёпка прыснул от смеха.
- А что, дело нужное. Давайте доедим всё, что есть, - вздыхает старший.
- А как же завтра?
- Может, мы опять переместимся ночью, и в Петербурге наша валюта будет действовать, - предполагает Серёга. Он оптимист.
- А мысль, кстати, дельная, - вдруг поддерживает Стёпка. – Давайте всё дожрём. Надеюсь, завтра будет лучше.
Хм, если верить теории компьютерных игр и каждая новая стадия хуже предыдущей, то не удивлюсь, если в завтрашнем Питере люди перестанут пользоваться деньгами и будут пожирать друг друга.
Но соглашаюсь с друзьями и занимаюсь едой. Серый ушёл заваривать соблазнительно пахнущие БП-шки, а я долго смотрю в глаза Стёпки.
- Завтра будет лучше. Завтра по-любому будет лучше, - улыбаюсь.
С младших классов фраза Завтра будет лучше вошла в наш девиз. Маленький такой крючочек, скрепляющий отношения и дружбу двух людей. Обычно, завтра оставалось таким же, как и сегодня, но мы верили и надеялись. Какое-то время фраза-крючок стала нашим повседневным обрядом. Всё равно как при расставании говорить пока.
- Да по-любому будет лучше, - подмигивает Стёпка.
Серый возвращается с двумя заварными БП-хами и тремя стаканами, заимствованными у проводника.
- Чай предлагал, - говорит парень. – Так хотелось у него его украсть. Но, я прилежный мальчик, поэтому будем пить воду.
Когда все четыре отравы дымились на маленьком вагонном столике, а в стаканах остывал кипяток, мы вновь уединились за беседой. В центре стола покоился надломленный слегка чёрствый кусок хлеба, обнаруженный в Стёпкиной походной сумке, которой его снабдила параллельная мать и в которой, собственно, мы и держали еду.
Пока жадно поглощали горячие химикаты, говорили мало, но когда пустые коробки хаотично улеглись на застиранной РЖД-шной скатертёнке, Остапа понесло. Я про Стёпку.