Бифуркатор

Мне становится легко, и я тут же признаюсь:

- Я с Вероникой тоже.

Повисает неловка пауза, и Стёпка вдруг говорит:

- Давай я позвоню им.

- Идея на пятёрку с плюсом, - улыбаюсь.

Потом Стёпка достаёт сотовый и набирает номер Ольги. Я не слышу, что она говорит, но ответы Стёпки меня печалят.

- Они не могут, - вздыхает друг, отключая связь. Весь день были в городе, сейчас устали, говорит, как собаки… - Стёпка усмехается и с любовью разглядывает трубку. Ох, я знаю это чувство.

Мне пора бы домой, но хочется ещё полежать в прохладной летней траве и порассуждать о девчонках. Разговор растворяет тебя словно кислота, только нежно и без боли, и твои молекулы рассеиваются в природе. В ласковой лужайке, во вкусном воздухе. Весь мир превращается в одно большое пульсирующее сердце. Он кажется красивым.

Я вытягиваю руку и смотрю на небо сквозь пальцы.

- Завтра обязательно пойдём с ними гулять. Я напишу сегодня Веронике, что если нужно в город, пойдём в город вместе.

- Если Ольга с вами, то и меня берите, - отвечает Стёпка, задумчиво поглаживая корпус телефона.

И мы снова молчим. Два влюблённых подростка.

Домой я возвращаюсь через полчаса, когда сумерки грозят превратиться в ночную тьму, и тётя Марина зажгла в кухне и на крыльце свет.

Мы с папой вернулись домой почти одновременно. Примерно в то время, когда мама начала собирать всех к столу, мы осознали, что Андрюшка не у друзей, он бесследно исчез.

**

Когда новый месяц стучит к нам в дверь, мы не знаем, каков он, пока не мелькнёт его хвост. Этим летом я открыл дверь августу, а на пороге стоял ассиметричный монстр, пугающий гнилым запахом и конечно с забинтованным лицом, как у Слендермена. Он протянул ко мне кракеновские щупальца ещё в конце июля, но я не мог сразу их почувствовать.

У каждого человека существует переходный период, когда он из ребёнка превращается во взрослого. И однажды ты оглядываешься назад и говоришь: о, а ведь именно тогда и произошёл обряд инициации.

Двадцать четвёртого июля начался мой.

Кто-то взрослеет после того, как первый раз влюбится, кто-то меняет место жительства, кто-то спасает мир от злобного учёного. Ну… последних я не знаю, а вот первых полным полно. У меня всё началось с исчезновения опарыша.

Двадцать четвёртого поужинал только я. Еда перемещалась по пищеводу нехотя, страх старался вытолкнуть её. Взгляд неотрывно следил за бледной матерью, которая ходила по кухне взад-вперёд и обзванивала всех знакомых. И всякий раз, когда на том конце отвечали нет, лицо мамы становилось ещё бледнее.

Отец уныло клевал хлеб, при этом тревога в его глазах достигла апогея, я никогда не видел папу таким. В итоге, мать обзвонила почти весь район, но Андрюшку никто не видел.

Я признался, что утром встретил лишь пустую кровать, что не знаю даже, завтракал он или нет. Тогда отец почесал под носом и произнёс:

- Судя по тому, в каком состоянии он вчера был, он ушёл, скорее всего, ночью или… - Отец оглядел кухню. – Или его похитили.

Мысль о том, что у нас в посёлке завёлся похититель детей, маньяк, убийца, не давали мне спать всю ночь. Что до матери и отца, так они и так не спали. Даже в три часа, когда беспокойная дрёма всё же выключила меня, я слышал, как папа с кем-то говорит по телефону.

Проснулся я в пять утра. Мне снилась окровавленная комната, тело брата и человек, у которого вместо лица размазанное пятно, ни дать ни взять Слендермен. Парень сверлил дрелью Андрюшку, а тот был уже мёртв. Во сне каждая капля крови казалась столь детальной, что я проснулся, задыхаясь, сразу почувствовав, как холодеют руки и ноги. Перед глазами всё ещё стояла оранжевая кепка человека без лица.

Как хорошо, что это был всего лишь сон…

И тут же мысли прерываются, когда я вижу в ночной тьме пустую кровать Андрюшки. Он всегда лежал там, с наступлением темноты, ни разу в жизни мама не отпускала его ночевать к друзьям. А сейчас опарыша в углу нет.

Я никогда не видел в брате что-то особенное. Ну мелкий такой человечек, любящий докучать и совсем без мозгов, но, чёрт, теперь его нет. Просто система жизни, алгоритм существования будто нарушился. Появилась пустота. Мне кажется, Андрюшка был всё равно что обувь. Когда ты идёшь по улице, и на тебе кроссовки, ты никогда не думаешь о том, какие они удобные и мягкие. Они просто есть. Всегда дожидаются тебя в прихожей, твоя нога забирается в них почти мгновенно, потому что ты привык к любимым кроссовкам. Но если вдруг они исчезнут посреди прогулки… алгоритм собьётся, ты будешь чувствовать неловкость, дискомфорт. Что-то подобное случилось и с исчезновением Андрюшки, только на каком-то другом уровне.

Я снова ложусь, но уже на другой бок, чтобы перед глазами стояла пустая кровать брата. Я сжимаю кулаки и шепчу: