Страница 15 из 104
Но у Петьки почему-то сосало под ложечкой, сводило суставы и дергалось правое веко. Он пытался неимоверными усилиями воли заставить эти симптомы исчезнуть, но ему не удавалось. Вот и Крылов, стоящий чуть в стороне, видимо, это заметил. Казалось, что от его пристального взгляда не может укрыться дрожь двадцатилетнего парня.
Мгновение спустя Юрий Георгиевич подошел к нему, и как бы осматривая экипировку, тихо произнес:
– Чижов, ты уверен, что готов? – и вперил свой внимательный взгляд в глаза парня.
– Никак нет, то есть да... Да, именно. Да, Юрий Георгиевич!
– Я все прекрасно понимаю и вижу, – заметил полковник. – Мы можем перенести твое испытание на потом.
– Нет... Не надо, – дрожащим голосом проговорил Петька. Больше всего он боялся, что о его страхе узнают окружающие. Тогда ему точно житья не будет. – Я хочу сегодня.
– Смотри. Там, – Крылов указал пальцем вверх, – отменить ты ничего уже не сможешь. Придется идти до конца.
– Я смогу, – закивал Чиж. – Точно смогу.
– Хорошо, – полковник удовлетворенно кивнул. – Главное запомни, чтобы там ни случилось, верь в себя. И… Страх – это не твой придаток. Его не отрезать и не выкинуть. Он будет с тобой всегда. Да. Он никогда и никуда не денется. Но, чтоб ты знал, сталкер – это человек, который своему страху противостоит.
Петька поднял на него глаза, но полковник уже отвернулся. Пока Крылов возвращался на свое место, где-то глубоко внутри гаденькое второе «я» просило и умоляло броситься следом и перенести вылазку. Петька сделал над собой усилие, чтобы ни на сантиметр не сдвинуться с места. Сжал кулаки и прикусил язык в противоборстве с самим собой. И лишь стук в гермодверь с обратной стороны спас его от позорного отступления.
– Открывай, – дал команду один дозорный другому, а потом бросил Чижову: – Приготовься. У тебя тридцать секунд.
Чтобы не смотреть, как исполинская дверь поднимается вверх, Петька начал судорожно натягивать противогаз. Когда дело было сделано, а гермодверь на полтора метра поднята над полом, из-под нее выскользнул Махнов, вполне себе целый и здоровый и стягивающий с себя противогаз. Не давая себе времени на сомнения, Чиж, пригнувшись, нырнул под дверь, напоследок успев услышать брошенную Васькой фразу: «Все прошло спокойно. Никого не встретил.»
На этом дверь с лязгом встала в пазы в полу, скрывая от Чижова любые звуки с родной станции.
И словно выключили свет... Нет, было, конечно, достаточно хорошо видно – тусклый рассеянный луч падал равномерно из «окна» сверху, позволяя различить три длинных уходящих вверх эскалатора, полукруглый свод тоннеля и кучи мусора, за двадцать лет скопившегося на нижней площадке и заботливо сложенного сталкерами по сторонам, чтобы он не загромождал путь на станцию, но Пашке стало настолько неуютно и страшно, словно он оказался один в темноте. И все, надо думать, из-за тяжелой двери, беспощадно отрезавшей его от уютной и родной станции, где все было привычно и изучено, и от людей, которые остались там же. Теперь он был предоставлен самому себе. Один на один с миром, которого он ни разу в жизни не видел, но о котором слышал столько страшных, пугающих и порой не поддающихся никакому объяснению рассказов.
Чижа затрясло с новой силой. Страх, казалось, уже начал жить своей жизнью, никак не связанной с самим юношей, но забравшей себе полный контроль над ним, из-под которого не так просто выбраться. Из головы сразу исчезли все мысли, связанные с вылазкой на поверхность и недавним инструктажем а-ля: «Как правильно вести себя на поверхности». В голове пульсировало одно лишь желание – победить страх. А странная мысль, что Чиж победит это чувство, лишь сжав в руках флажок, толкала вперед.
И он пошел, сначала неуверенно, потом все быстрее, не замечая практически ничего вокруг, слыша лишь гул в голове и шум забираемого фильтрами воздуха. Словно тот же самый страх двигал его вперед. Боязнь не быть уличенным в этом чувстве. Боязнь признаться не только себе, но и окружающим, что он трус, и быть навсегда запертым на станции. Не увидеть поверхности. Всю оставшуюся жизнь выращивать свиней в вонючих хлевах подземелья и выгребать за ними навоз.
Лишь полковник, оставшийся за дверью, удовлетворенно хмыкнул, когда Чиж проскочил под гермодверью, и прошептал: