Колдовстворец

      Власов к данной новости отнесся спокойно. Да и как должен был? Отношения у нас были фиктивными, так как мы оба не хотели привлекать к себе внимания посторонних людей. Он из-за свой „голубой» проблемы, я же из-за Владимира, хотя моя потребность в отношениях сейчас исчезла. Но расставаться именно сейчас — не самая удачная идея. Может быть, ближе к концу учебного года.

      - Андрей? — Власов низко склонился над тетрадью, что-то переписывая из учебника по физике.

      - Чего?

      - А что там с Ламаршем? Он… голубой или нет? — Власов поднял голову, начал бездумно грызть кончик ручки, глядя словно сквозь меня.

      - Я пытался начать с ним общаться, но он… странный. Шарахается от меня, как от огня. А я даже не в курсе, есть у него девушка или нет, — Власов выглядел подавленным. Его самоуверенная улыбка куда-то пропала, давая волю грусти и пустой подавленности.

      - Я попытаюсь что-нибудь сделать, —, но как решать данную проблему, не раскрыв голубизны Власова, я не имела понятия. Мне придется подключать сторонних людей, а заявлять о том, что Власов гей одному человеку — это все равно что нарисовать плакат с жизнерадостной надписью «Власов долбится в жопу» и вывесить ее над главным входом в школу. Не вариант.

      - Тань, он с этим педиком общается. Наверняка из-за Блэра он меня уже ненавидит. Или презирает, — и снова все уткнулось в ебанного Блэра. Он находится в этой школе меньше двух месяцев, а уже стал популярностью и занял угол в моем сердце. Огромный такой угол.

      - Не ной, все будет. Если он голубой, правда. Таня все порешает, — я потрепала его по руке, он даже немного взбодрился.

      Но эта пустота из глаз никуда не делась.

      А я раньше и не задумывалась о том, что Власов тоже может страдать из-за неразделенной влюбленности. Да и вообще не задумывалась о том, что парни тоже могут так убиваться из-за той или иной девушки. Перед глазами всегда вставал образ деспотичного отца, которому было плевать на всех и вся. И я никогда не видела его рыдающим или о чем-то переживающим. Он всегда либо был нейтрален в эмоциях, либо недоволен. Ну, еще зол. И все. Три эмоции — и никакой любви ко мне или к маме. Но сейчас, наблюдая за Власовым, я точно могла сказать, что тот мучается от неразделенной любви. И эта картина меня убивала без любого оружия. Ведь что может быть хуже, чем наблюдения за страданиями близких тебе людей?

***

      После третьего урока меня решили вызвать к директору. Я немного посидела в классе, стараясь отгадать, из-за чего в этот раз. Попила воды около куллера, стараясь отсрочить неприятную для меня беседу на некоторое время, но когда прозвенел звонок на четвертый урок, я все же решила, что пора идти. Два лестничных пролета показались мне сущей гадостью, но делать было нечего. И снова этот коридор и скамейка. Да неужели.

      — Добрый день, можно войти? — я негромко постучалась в дверной косяк, уже приоткрыв дверь. В кабинете стояли участницы вчерашнего инцидента. И Блэр, элегантно развалившийся в кресле. При моем появлении все вздрогнули. Видимо, до этого они долго молчали.

      — Соловьева, почему такая долгая задержка? — «Потому что я не хотела сюда идти», — уже хотела ответить я, но промолчала.

      — Учитель задержал, — типичная моя отмаза.

      — Отлично. Раз все в сборе, можем начинать, — я глубоко вздохнула, присаживаясь на освободившийся стул.

      — Татьяна, это правда, что вчера вы выпали из окна? — я поперхнулась воздухом, но кивнула, не желая исправлять директора. Выпала так выпала. — Эти девушки как-то были виновны в том, что вы выпали из окна?

      — Нет. Я сама взобралась на подоконник, на котором подскользнулась. Они заставили залезть меня на подоконник своими угрозами. Вчера, идя вечером в библиотеку, я забыла в комнате палочку, и они решили этим воспользоваться. Видимо, цель этого «загона в угол» — избить меня. Ну или запугать, тут уж я не знаю, — директор резко помрачнел.

      — Я узнал все, что хотел, Татьяна, вы свободны. Адам, к вам это тоже относится, — я встала с кресла и вышла за дверь. Как только она захлопнулась, я подошла к окну. За ним буйствовала непогода — сильная метель усиливалась с каждой секундой, наклоняя деревья к самой земле. И прямо в это время девятый класс прогуливал уроки и играл в снежки. Я поморщилась — и не холодно им?

      — Они что, в снежки играют? — я утвердительно кивнула на очевидный вопрос Адама. Он же слегка оттеснил меня плечом и открыл окно. Достал из кармана сигареты.

      — Ты куришь? От тебя совсем не пахнет, — я села на подоконник. От окна дуло, но я не жаловалась. В коридоре было тихо, как в гробу.

      — Разве не заметно? — иронично высказался Адам, в очередной раз затягивая. — Изобрел и создал зелье, которое устраняет запах сигарет. И после этого ты называешь меня слабаком в зельеварении?

      — Ага. Разработать зелье можно простым смешиванием ингредиентов. Тем более, рецепта твоего варева я не видела, так что не возмущайся, — мы замолчали. Он смотрел на бушующую погоду, я думала о том, что будет если я его поцелую, и как он на это отреагирует.

      Но эти предательские мысли я тут же выкинула из головы, попытавшись сделать серьёзное лицо. Мы же враги. Мы должны если не ненавидеть, то хотя бы недолюбливать друг друга. Так?

      — Это ты настучал на этих девушек ректору? — Адам затянулся и выбросил сигарету в сугроб.

      — Ага. Не люблю таких стерв. Они отвратительны, — я отвернулась от него, молча соглашаясь.

      — Но все же спасибо. Меня могут выкинуть с конкурса за малейший проступок, а тут я даже и не виновата, вроде как, — Адам закрыл окно, но запах сигаретного дыма до сих пор витал в воздухе.

      — Рад, что помог. Слушай, я действительно был виноват в той ситуации с Власовым. Я не особо хотел его провоцировать. Да и дуэль эта — дикая глупость. Может мы просто забудем об этом? Я не хочу тебя бить или причинять другие неприятности. Я специально не стал сводить след от твоего хлыста — опыт и напоминание, так сказать, — он улыбнулся, и я пропала. Просто утонула в его глазах.

      — Да, я все понимаю. Рада, что ты признал свою вину. Можем спокойно отменить дуэль, ничего страшного, — я тоже улыбнулась и протянула ему руку. Он спокойно её пожал, словно ничего и не случилось. Но меня словно током ударило. Его ладонь, тёплая, сухая, по мужски большая заставила меня влюбиться в него ещё сильнее.

      — Что ж, пока, — Блэр отпустил мою руку и, развернувшись, покинул коридор.

      Я прислонилась спиной к холодной стене. Голова начала трезветь, хоть сигаретный дым до сих пор напоминал о его присутствии. Дойдя до женского туалета, я открыла край и опустила голову под ледяную струю воды. Макияж тут же растекся, но я одним взмахом палочки убрала его. А позже, заперев весь туалет, я провалилась к спине и разрыдалась.

      Хоть этот хрупкий мир и был достигнут, я понимала — он не будет моим даже в другой вселенной. Скоро он вновь уедет в США, в это своё В.А.Д.И. и забудет обо мне, как о страшном сне. Да и сейчас он явно влюблен в Фомягину, с которой и встречается. Я же так, левая девка, которая периодами портит ему жизнь. Слёзы отчаянья и слепой обиды на весь мир катились по моим щекам, смывая последние остатки тоналки. Почему жизнь настолько несправедлива?

      Но когда мне надоело рыдать, я встала с холодного кафеля, поправила юбку и пиджак, убрала любые следы своей незапланированной истерики, подправила макияж и вышла из туалета. Неразделённая любовь неразделённой любовью, но учиться тоже надо. Тем более, дальше зельеварение.