Страница 48 из 116
Слишком уж это все… жутко выглядело.
Арифед в ответ только отрицательно головой покачал, но и руки не убрал. Наоборот, перехватил ладонь девушки, сжав пальцы. Даром что они у демона ледяными были, как, впрочем, и всегда. Зато ведунья хоть почувствовала, что рядом есть кто-то свой, родной, а не только эта почти сказочная жуть.
- Да нет, откуда мне мысли читать? – то ли этот мужик обладал слухом, лучше чем у совы, то ли мысли он все-таки читал. – Просто у вас же все на лице написано. Проживёшь всю жизнь с Вечными, сам кое-что понимать начнёшь. А вы то, молодой господин, о чем думали, когда с собой шаверку приволокли?
Тхия явно смутился, искоса глянув на девушку. И даже притормозил немного.
- Я не шаверка, - вместо возмущения у Архи вышел придушенный писк.
- А кто же? Бабочка, что ли? Извините, не признал, - хмыкнул старик. – Или хотите сказать, что вы человек? Только кого вы обманываете то? Себя или Тьму? И дело тут не в крови. С кем поведёшься, от того и наберёшься. Да вы не тушуйтесь так, молодой господин. Хозяева нынче в добром расположении. Может, и примут. А может, и вспомнят, как хаш-эды за ними с котами на поводках гонялись. Кто знает?
- То есть, хотите сказать, что вы арифедом стали? – не могла угомониться лекарка.
Честно говоря, сравнение с шаверкой ведунью почему-то обидело. Причём гораздо сильнее, чем презрительное упоминание о её человеческом происхождении. Которое Архе приходилось слышать гораздо чаще. Да и кормилица Дана лекарку «шаверочкой» назвала. Девушка тогда это вообще мимо ушей пропустила. А вот сейчас вдруг задело.
Мужик остановился и медленно повернулся к идущим за его спиной. Архе показалось, что его бельмо, сочащееся мутной слезой, смотрит на неё с неодобрением. Причём второй, обыкновенный, выцветший от старости глаз, вообще ничего не выражал.
- Я – никто, - сказал он веско, словно хотел в этом убедить ведунью раз и навсегда, - Я никто и ничто. Мне повезло, что хозяйке понравилась моя красота. И за неё она меня взяла с собой. Но от того, что на пустой стакан опустилась рука Достойнейшей, он полным не становится.
- Э-э-э… Простите, это не моё дело, наверное, - пролепетала Арха, совсем задвигаясь за спину Тхия, который, сжимая её руку все сильнее, недвусмысленно рекомендовал лекарке заткнуться. – А когда она вас за красоту взяла? Сейчас или давно?
Старик усмехнулся. Наверное, так же могло ухмыляться дерево. Как будто старую-старую, сморщившуюся от времени, кору прорезала глубокая трещина.
- Ты глупа. И что для тебя очень плохо, не желаешь умнеть. Ты услышала только то, что возбудило твоё сиюминутное любопытство. Но не то, что нужно было услышать.
- Простите…
- Зачем ты это сказала? Ты себя виноватой не чувствуешь, а воздуху твои слова не нужны. Так и с мебелью. Зачем её ставить, если ей не пользуются? Потому что так принято? Чтобы пустоты не было? Ты можешь мне ответить? Не можешь. Потому что для тебя важна видимость, а не суть.
Он, не дожидаясь ответа, развернулся и пошаркал дальше.
- Арха, они совсем другие, - шёпотом зашипел на девушку Тхия, - Ты их не поймёшь, зато они понимают тебя без всяких слов. Зачем спорить?
- Да я не спорю… - её попытка оправдаться была прервана сухим смешком старика.
Видимо, слух у него и впрямь был великолепным. А лекарка в очередной раз решила, что молчание – это действительно добродетель.
Они поднялись даже не на второй этаж, а, скорее, на чердак. За дверью, которую без малейшей услужливости открыл старик, находилось огромное помещение, длинной и шириной в сам дом. Ни стен, ни перегородок в нем не было. Только столбы, подпирающие открытые стропила крыши, стояли примерно через каждые пятьдесят шагов. В фронтальных стенах были прорезаны окна – узкие, но частые. Поэтому подобие залы заливал солнечный свет. Под островерхой крышей возились и ворковали невидимые голуби, роняя на не слишком свежую солому, устилающую каменные пол, пёрышки и кое-что похуже.
Зала, как и весь дом, была практически пуста. Только один угол и выглядел обжитым. Там стояла большая кровать с пологом, шкаф, какие-то сундуки. Ещё имелись стеллажи и стол, заваленный скрученным холстом, бумагой, кистями, банками, подрамниками и Тьма знает, чем ещё. Такой же бедлам царил и на полках стеллажей.
У окна стоял большой мольберт, а рядом с ним кресло. На этом обстановка заканчивалась. Только одну из торцевых стен почти полностью закрывали картины, но от входа изображений было не разобрать.
Чем ближе они подходили к «жилой» части чердака, тем хуже становилось Архе. Она и сама бы не взялась определить, что на неё произвело большее впечатление.
Первой ведунья заметила женщину-арифеда, стоящую перед мольбертом. Солнце ярко освещало её лицо, повёрнутое к вошедшим чеканным, как на монетах, профилем. На взгляд лекарки, демонесса не была красива. Просто Арха не понимала восхищения статуями. Потому что холодное и неживое привлекательным быть не может. Наверное, художнице бы больше подошло определение «совершенная».