Конторский раб

И вот в это место хотят меня переложить, словно я вещь какая-нибудь, не поинтересовавшись ни что я умею делать, ни чему я обучен, ни чем бы хотел заняться – просто перебрасывают с одного участка фронта на другой, словно идет война. Ну, про «фронт» – это я погорячился, но все равно неприятно.

И что меня там может ожидать, исходя из моей теории про лень и практичность? А то, что все мелкие дела, что звучит несколько странно, если принять во внимание чем они там вообще заняты, будут переложены на меня, как на «элемент с невысокой загрузкой», и мне придется заниматься черт знает чем. И стоило ли для этого учиться, сдавать экзамены, хоть это и было так давно, что и вспоминать тяжело, делать какую-то карьеру, стараться, надрываться, чтобы вот так, попав между этими двумя типами, превратиться в веник, которым будут выметать всякий мусор? Для меня ответ ясен.

И еще там будут следить за каждым моим движением, за каждым шагом, поскольку я единственный представитель противоположного пола, раздражающего своей непокорностью. Будут за моей спиной обсуждать в чем я пришел, как и с кем говорил, как выгляжу, как пахну, как ботинки шнурую, почему под глазами мешки или синяки, почему лицо опухшее – пьет, наверное, стервец, почему здороваюсь не так или совсем не здороваюсь… и это не один день или неделю, что можно перетерпеть, это день за днем, месяц за месяцем, а если Петр Степанович не примет никакого решения, то я вынужден буду сидеть там год за годом, и начальником, распоряжающимся мной, словно вещью, и моей жизнью заодно, будет вот эта бабища, от которой меня уже тошнит – тиран в юбке.

А хуже всего – это когда они, ее «девочки», вдруг ни с того ни с сего захотят взять надо мной шефство, начнут любезничать, обхаживать, как единственного представителя слабой и не долго живущей половины рода человеческого – вот тогда мой удел – импотенция. А мне оно надо?

По сравнению с ней Богдан Осипович и Аграфена Фроловна просто ангелы, старосветские помещики, добрейшей души люди, сонные либералы, за чьей спиной можно спокойно заниматься своими делами и не переживать особенно, что за это последует наказание.

А этот… хлыщ плешивый – ему что семнадцать тонн, что двадцать – на все наплевать, у него, наверняка, все мысли в голове сейчас вьются как бы в постель к какой-нибудь девке нырнуть или какого цвета панталоны взять с собой, когда в очередной раз «сорвется» и убежит на юга.

Нет! Мне такого не надо. Придется отбиваться. А как от них отобьешься? Это же не высокообразованные, тонко чувствующие собеседника интеллигентные люди, это хамоватые, упрямые, жадные, наглые представители рода человеческого, уверенные в том, что их положение в этой конторе позволяет им распоряжаться чужим временем, а значит и жизнью, по собственному усмотрению, и что они там присмотрели для меня, мне даже и знать не хочется. Придется бороться с ними их же оружием – наглостью и хамством – тут главное заветную черту не перейти и не опуститься до рукоприкладства…

– А чем, позвольте узнать, мне предстоит там заниматься? – спросил я голосом мягким, но внутренне уже напрягся и большой палец правой ноги сжал изо всей силы – это простой и проверенный способ перенаправить волны раздражения и злости с лица на ту часть тела, которую не видно.

– Нужно заняться обзвоном филиалов, собирать данные о продажах и поставках.

– Не понял… Каким-таким обзвоном? – удивленно переспросил я.

– Нужно будет звонить в филиалы в отделы поставок, – уверенно ответил Михаил Сергеевич, успокоив меня, а то я подумал было, что слышать стал плохо.

– Да, ладно, – хмыкнул я. – Шутите!

– Нам не до шуток, – мрачно добавила Татьяна Марковна.

– Я это заметил… Но таким способом информацию собирали, насколько я помню, лет сто назад, когда, кроме телефона, никаких других средств связи не было.

– И что? – с вызовом в голосе спросил Михаил, который Сергеевич. Недаром я не люблю людей с таким именем – у них в голове кроме путаницы ничего нет.

– Нет… Ну, если вы промышляете здесь такими древними способами сбора информации, то, может быть, и тайно абортами занимаетесь?

– Что? – в один голос взвизгнули они.

– Вы глухие или пьяные? – продолжил давить я.

– Что? – опять завизжали они.

– Да, похоже, что глухие. Нет, – твердым голосом произнес я, – меня это не устраивает. Поищите кого-нибудь другого. Секретаря себе наймите, пусть он и звонит, – и, с деланным безразличием, задрав глаза, начал изучать потолок.

А там две мухи бегают, одна вокруг другой, и так ловко у них это получается, да еще и вверх ногами, что залюбуешься, ну я и смотрю туда, глаз не опускаю. Но вот одна муха сорвалась и полетела куда-то. Вторая остановилась, посчитала, наверное, что в одиночку бегать скучно, оставила пару бурых точек, с довольным видом потерла лапки и тоже полетела. Ну, как мухи разлетелись, я и опустил глаза, чтобы увидеть, как у моего молодого начальничка от злости оправа на очках чуть не дымится. Татьяна Марковна тоже перестала шуршать бумажками и вытаращилась на меня с таким же злым видом, улеглась на стол всей своей грудью и толстую шею свою вытянула настолько, насколько это у нее получилось.

– Это вы что же, отказываетесь исполнять наши распоряжения? – прошипела она.

– Именно, – подтвердил я ее опасения.

– Так мы можем и заставить, – змеиным голосом поддержал свою сотрудницу юный руководитель.

– А и пробуйте на здоровье, – небрежно махнул я рукой, хотя было сильное желание размахнуться пошире.

– И потом… там у них в отделе шесть человек, не считая вот этой гражданки, – я небрежно кивнул головой в сторону тетки, а у той даже кудряшки на голове встали дыбом от такой наглости. – Если вы вдвоем, – я вначале взглянул на молодого руководителя, ставшего почти бурым от еле сдерживаемой злости, а потом на его подчиненную, что также напоминала перезревший помидор, готовый лопнуть, и продолжил свою мысль, – не умеете организовать своих людей, в таком количестве, чтобы отдел справлялся со своими обязанностями, то вам лучше уволиться, обоим и сразу. Все равно уберут за неисполнительность и низкую квалификацию.

И еще раз обвел их многозначительным взглядом, а те сидели напротив, словно замороженные, и не знали как на все это реагировать – бунт на корабле для них, по-видимому, явление новое – один кривил рот в какой-то зверской усмешке, а вторая сжала губы так, что их не стало видно совсем. И кто это у них бунтует? Какой-то…

И вот тут-то у этих двух типов и сработал инстинкт самосохранения.

А и в самом деле, кто? Кто это такой, что так нагло посылает их куда подальше? Откуда он здесь взялся. С улицы сюда не набирают, бродяг здесь не бывает. Появился откуда-то – откуда неизвестно. Никто про него ничего не знает, не ведает. Сидит себе у Богдана тихо, смирно, копошится потихоньку, и кто знает что за люди стоят за ним, если он так ведет себя? Может не стоит теребить его. Не тронь и вонять не будет…

Оба они переглянулись и замолчали, а я посидел, посидел, вижу, что дело, вроде, решилось, а общество их меня не устраивает, тяготит, встал и спросив напоследок:

– Как я понял, абортами вы здесь не промышляете… А зря, говорят прибыльное дело… Ну, тогда, всего хорошего, – развернулся и пошел к двери. В ответ ни звука, а я даже оборачиваться не стал, чтобы кинуть прощальный взгляд на их физиономии.

Смешно?

В отдел я вернулся в отвратительном настроении. Молча шлепнулся на свой стул и с рассеянным видом стал перекладывать карты на экране компьютера и не заметил, как ко мне сзади подкрался Богдан Осипович.

– Что этот хотел-то? – спросил он, как будто и сам не знал.

– Кто? Этот… – переспросил я, затягивая паузу, чтобы придумать что-нибудь злое и ядовитое, но в голову ничего не лезло, и я сказал первое, что на ум пришло:

– А ничего не хотел. Поболтали, и на этом все закончилось.

Но на этом все не закончилось. Болтун очень скоро дал о себе знать.

От идеи засадить меня за телефон мои новые «друзья» не отказались, побежденными себя не признали и решили нанести удар с фланга, точнее сказать с угла, где «дед» сидел.