Ниоткуда с любовью

 - В конце концов, - ставя точку в их разговоре, заметил он, - я только сейчас задумался, что никогда не хотел найти ее. Столько лет упрекал отца – и ни разу, хотя бы, чтобы доказать себе, что он неправ... Вот Машка, например, у меня перед глазами был ее пример, а ведь она столько лет подряд пыталась найти отца, собирала какие-то доказательства, выяснила, что он уехал в Европу, нашла его адрес. У меня ни разу не появилось подобное желание. Все-таки... дети не должны искать подтверждения родительской любви. У них даже мысли такой не должно возникать.

 Они поднялись по ступенькам, он открыл перед ней дверь.

 - И когда ты успел так помудреть? – тихо поинтересовалась Полина.

Вика еще не закончила, хотя от Паганини давно уже перешла к Григу. Глаза ее были полузакрыты, как и всегда в такие минуты, и Полина искренне ей завидовала. Как будто она перемещалась в иную Вселенную, где боль и тоска были настолько абстрактными понятиями, что растворялись от волшебного прикосновения к скрипке. Полина знала совершенно точно – боль не растворяется. Как не растворяет ее снотворное, не растворяют слезы, не растворяет музыка. В такие моменты душа твоя зависает между небом и землей, и парит, парит там в невесомости. Но невесомость заканчивается и вместе с ней приходит отрезвление.

 - Все, - неожиданно хлопнул по столу вошедший в комнату отец. – Мы уезжаем.

Полина с Родионом так и замерли на пороге. Вика оборвала свое соло на резкой ноте и повернулась к мужу.

- Куда?

 - Я беру нам троим путевки. Польша. Отель. Две недели. – И добавив, обозрев каждого человека в комнате. – Просто... я не могу видеть, как мы и дальше замуровываем себя в доме.

Полина и Вика неожиданно переглянулись. И утопили растерянность в своих взглядах.

Вряд ли они были готовы к реальной жизни.

Вечером на кухне Родион просил не забирать Полину. Он объяснил все честно и правдиво. Он предъявил все возможные аргументы ее отцу, пока мать и дочь вяло ковырялись в тарелках в пустой столовой. Он уверял, что даже смени она двадцать Польш, всем вместе им не выйти из этого состояния скорби.

Отец Полины слушал-слушал, а потом недоверчиво хмыкнул.

 - Интересно и складно ты говоришь, Родион... Вот только не будет ли хуже, если она останется здесь одна? Даже если нас не было, всегда была Нина... – голос его пресекся, но он справился и выплыл на нужную интонацию. – Честно говоря, не могу похвастаться тем фактом, что воспитал их обеих. По крайней мере, после 14 лет.

Он помолчал, задумчиво качая головой, а потом неожиданно добавил (хотя Родион уже и не ждал от него ответа):

 - Забавно, что вам с Полиной пришла эта мысль в голову одновременно. Она тоже просит оставить ее в доме.

 - Просит?

- Да. Я и не думал разрешать, пока... – он красноречиво посмотрел на Родиона.

 - Да. – Ответил тот. – Понятно.

 - Ну еще бы, - усмехнулся глава семейства и вышел, похлопав Раскова по спине и оставив его в достаточно смятенных чувствах.

***

Иногда его будто волной толкало в грудь, он делал судорожное дыхательное движение и пытался понять, зачем все это делает. Почему, несмотря на ее равнодушие (вполне понятное), ее попытки показать, что она ни в ком не нуждается и особенно в нем, почему он продолжает нянчиться с ней, забывая о своих делах, проблемах, планах, почему он даже толком ни разу за последний месяц не задумался о своей жизни серьезнее, чем как о малоприятной и неволнующей его вещи.

Ответы напрашивались сами собой – и разные, но все увиделось несколько иначе, когда он набрел в гостиной на их старую фотку: обоим лет по 13-14, взгляды независимые, сидят плечом к плечу, закинув ноги на впереди стоящий стол или стул... У него волосы немного светлее, чем сейчас, а она – темная, еще не успела перекраситься, хоть до этого и недалеко. В остальном – почти никаких отличий. Он перевел взгляд на фотографию, которая стояла рядом, и перестал улыбаться. Нина и Полина стояли рядом и обнимали друг друга за плечи. Странно, почти невероятно похожие внешне.

Неужели и он начинает жить жизнью Полины, как она жила жизнью своей сестры, ее интересами, мечтами и даже ссорами с ней? Нет...

- Мы мало изменились,  - проговорила она, стоя за сего спиной.

- Нет, - он обернулся. – Изменились. Изменились, хоть тебе и хотелось бы, чтобы это было не так. Мы выросли.

Она отступила на шаг, покачала головой.

 - Сомневаюсь.

- Мы выросли, Полька. Ты больше не Полли, так же, как и я больше не Рудик. Признай это, наконец.

 - Не хочу, потому что это не так, - твердо сказала она, но взгляд ее лгал.

 Родион отставил фотографию, сделал шаг ближе.

- Признай, что пришла пора задавать вопросы себе, а не мне, родителям, Штроцу, Нине.

 - Прекрати! – крикнула она судорожно. – Мы же договорились!

 - Мы с тобой? Я же актер, я могу лгать совершенно искренне, веря в свою ложь.

 Она рассмеялась нервно.

 - Бред какой! Еще один стереотип, который ты всегда презирал!

 - Да, возможно. Но можно соврать, если того требуют обстоятельства. Сейчас они того требуют. Нина бы простила мне это. Но она ни за что не простила бы тебе твою трусость. – Он больше не делал попыток приблизиться к ней. Проговаривал каждое слово четко и жестко, как чужой. И некуда было скрыться. Не было силы, за которую можно было спрятаться.

 - Я не хочу говорить о ней, я же сказала! О чем угодно, но только...

 - Ты же понимаешь, что если будешь молчать о ней, то она не уйдет из этой комнаты, из твоих мыслей... – он подтолкнул фотографию к ней и десятки других снимков вспыхнули в ее глазах – они царили в этой комнате, изображали детство, юность, планы, мечты, стремления, характеры и, конечно, связь. Несомненную, бессловесную, незримую связь.