Ниоткуда с любовью

Но когда с тяжестью в сердце с ломотой во всем теле, она с трудом распахнула, будто расклеила тяжелые веки, Расков сидел в кресле у ее кровати. Дремал, накрывшись одной из газет, в которой она писала  в детстве. И вмиг навалилось сразу все и все вспомнилось, выбивая из нее остатки дыхания, и стало понятно, что отсрочка была лишь временная, тяжелая и не самая приятная.

Она села на кровати, потому что дыхание стало не помещаться в ее организме, и она почувствовала, как задыхается. Сумерки клонили день к вечеру, и не было спасения в наступающей ночи, не было совершенно. Полина взмахнула рукой и сбила телефон с прикроватной тумбочки.

 От производимых ею звуков Родион распахнул глаза и сразу понял все. Вмиг подскочив к ней, он крепко сжал ее, терпеливо пережидая, пока она билась в его руках, как попавшая в силки птица и кривила рот в беззвучном рыдании. Потом успокоилась, задышала медленнее. Легла.

 - Лучше?

Лучше тебе, Полька? Лучше или хуже? Сравнительная степень прилагательных «хороший» и «плохой». Не вызывает никаких эмоций, будто написано черным по белому в учебнике.

Она пожала плечами. Помотала головой.

Он посмотрел пытливо и покрутил перед ее глазами зажатый в пальцах пузырек со снотворным.

 - Не пей их больше. Это ничего не изменит.

Жестко. Спасибо. Она отвернулась, уставилась в окно. Уже темнело.

 - Как долго я спала?

- Больше суток.

 - Зачем ты здесь, Родион? То есть, почему ты еще здесь?

 - «Еще», «уже» - тебе не надоело? – он поморщился. – Давай будем считать, что я не хочу появляться дома.

- Поссорился с отцом, - кивнула Полина.

 - Именно. – Они помолчали. Он нерешительно взялся за ее пальцы, лежащие поверх одеяла. Пальцы были холодные.

Прости меня. Прости. Меня. Не смог вселить в тебя уверенность в себе. Ведь ты ведешь себя так, будто это тебя не стало. Тебя, а не твоей сестры. Я пообещал тебе никогда не отпускать твою руку, но я упустил твое сердце, а это намного страшнее. Сейчас, здесь, я знаю точно, что жив. И ты жива. И никакой мировой хаос не заберет меня от тебя. Только не в эту минуту.

Прочитала ли она что-то подобное в его глазах или он сам произнес это почти что вслух... Полина выдернула руку, откинулась на спину и прикрыла глаза. Но тут же раскрыла, услышав звуки где-то за стеной.

 - Что это? – произнесла она шепотом.

 Это был один из знаменитейших каприсов Паганини. Легкие и вместе с тем тревожные емкие звуки  залетали в комнату, сжимая все внутри Полины в один тугой узел. Она вмиг узнала и автора произведения, и исполнителя.

 - А, это, - Родион даже головы не повернул в сторону двери. Спокойно развернул газету и уткнулся в нее. – Твоя мама. Не обращай внимания. Это надолго.

Полька помотала головой и решительно закрыла глаза, уже не надеясь прогнать образы из своей головы. Она-то думала, что кошмар закончился вчера, но она ошиблась.

Кошмар только начинался. И ей придется испить эту чашу до дна.

- Давай договоримся. – Посмотрела она на Родиона. – Будем обсуждать все, что угодно и всех, кого хочешь. Но не то, что произошло.

***

Легче сказать, чем сделать. Атмосфера в доме царила напряженная, что ни удивительно, и каждый вечер в одно и то же время, около пяти, Вика брала в руки скрипку и начинала играть. Родиону пришлось снова уехать в Москву на съемки — шли последние съемочные дни с его участием.

Съемочная машина шла вперед полным ходом и тормознуть ее, выскакивая на ходу, не получилось бы в любом случае. И он уехал. Уехал и звонил каждый день, мучая и себя, и Полину, которой такие разговоры на расстоянии никак не могли помочь. Впрочем, ей бы не помогло его присутствие и здесь, в городе. В один из серых мрачных дней, когда Полька лежала на кровати в своей комнате в доме родителей, приехала Маша и накричала на нее. Накричала за то, что она лежит не умытая и не одетая, что она размазала себя по этой кровати. Полина вяло отбрехивалась, потом закричала, чтобы все ее оставили в покое.

Но Маша не оставила. Она все-таки заставила Полину одеться. У забора, окружавшего дом, их ждало такси. Машина стояла все время, пока Маша уговаривала ее, пока Полина одевалась. Орешина с удивлением взглянула на девушку своего крестного.

- Так куда мы едем?

- К маме Олега, - спокойно отозвалась Сурмина.

Полина вытаращила на нее глаза.

- Зачем?

- Ты же все еще хочешь знать о вашей шкатулке?

Полина вяло пожала плечами, садясь в машину.

- Это просто шкатулка. Она ничего не стоит.

- Еще как стоит, - упрямо сказала Сурмина, когда машина тронулась с места. - Я уверена в этом. Иначе мой отец... мой отец не гонялся бы за ней столько лет.

- Но... почему?

- А тебе не кажется слишком странным, что шкатулка, инкрустированная янтарем, стоила копейки, как вас уверяли? Мой отец умеет оценивать вещи. Каким бы мерзавцем он ни являлся.

- Но... - Полина ничего не понимала. Не то, чтобы это был интерес, пробудившийся в ней, но страсть разгадывать тайны была жива по-прежнему. А история со шкатулкой таила в себе как-то подозрительно слишком много тайн. - Но Яков Петрович ничего мне про это не сказал! Он должен был знать о ней. Он сказал, что ее нельзя починить... А потом сказал, что можно...

- Да, но он ни разу не заикнулся о ее истинной ценности, ведь так? Твой Яков Петрович — настоящий жук. Он не скажет тебе того, о чем ты его не спрашивала.

- Но... но почему ты думаешь, что мама Олега что-то там знает?

- А кто еще, если не она? Так уж вышло, что она старейший представитель вашего славного семейства.