Страница 9 из 21
Вы без заминки раздéлите радость с вашими родными и близкими и не задумаетесь, положа руку на сердце, − до конца ли им понятна грандиозность вашего успеха? Достаточен ли уровень адреналина у них в крови, чтобы приблизиться к вашей эйфории? Важно, что вы видите сияющие глаза вашей матери, жены, сына, закадычного друга… Вы взахлёб рассказываете, какую красоту вы узрели на снежной вершине; вы описываете усилие последнего рывка на финише и как обмякло ваше тело после того, как вы узнали, что заняли первое место; вы воодушевлённо делитесь своими впечатлениями о прекрасном произведении искусства, оставившем вечный след в вашей душе, и советуете собеседнику обязательно приобщиться… Приятно рассказывать о хорошем, приятно слышать о хорошем и сопереживать хорошее.
Когда же вы рассказываете вашим близким о том, как вас вместе с детьми завели в сарай, заперли и подожгли; как вас жестоко, зверски мучили и избивали; как вам выдавливали глаза; как вы почувствовали пронзительную боль от ножа, входящего в ваш живот; как от удушения у вас пошли круги перед глазами – когда вы пытаетесь подробно описать, передать ваш страх, то видите в глазах слушателя максимум испуг и нежелание слушать дальше. Есть только один способ понять состояние ужаса – пережить его в жизни. Не на телеэкране, не в книге, а только на себе. Осознавая это, вы и не рассказываете ничего такого. В человеке, пережившем ужас вместе с вами, бок о бок, вы видите родственную душу – ему не надо ничего объяснять. Искреннее, подлинное сочувствие вы можете найти также у человека, пережившего нечто похожее на то, что пережили вы. Но никто другой, даже самый близкий человек, не способен до конца понять глубину и цвет ваших переживаний – просто потому, что он никогда не переживал лично ничего подобного. Более того, настоящий, животный страх не так-то просто описáть.
В уголовном кодексе Российской Федерации есть термин: «посягательство, сопряжённое с насилием, опасным для жизни». С формальной точки зрения очень точный термин. Но все ли понимают его истинное значение? Слава богу – нет.
Человек, который был на грани жизни и смерти вследствие нападения/посягательства со стороны другого человека – убийцы – никогда этого не забудет… Я, правда, сужу по себе. Никакой ненависти, никакой злобы, никакой неприязни − только кульминация ужаса. Это чувство невозможно перепутать ни с чем другим.
022
Ругательства вылетали из него непрерывным потоком, а бешенство достигло такого предела, что уже ничто не могло остановить его.
Сразу после завершения происшествия, из-за которого я впоследствии попал в тюрьму, я мог осознавать лишь одно: что остался жив, и что моей жизни больше не угрожает опасность. Наиболее точное слово здесь – отрешённость.
В фильмах часто показывают, как после страшной, изнуряющей борьбы главный герой из последних сил всё-таки даёт отпор своему мучителю, потόм выходит, например, на крыльцо, садится прямо на ступеньки, весь в крови, со стеклянными глазами, и тихо старается отдышаться под звук приближающихся полицейских сирен. Прибывшие полицейские частенько накидывают ему на плечи шерстяной плед.
У меня было не так: вызванные мною полицейские сразу надели на меня наручники и заперли в клетку полицейского автомобиля, где продержали в холоде около шести часов, катая по городу. Я просил пить – не давали. И так далее…
Случайно победив убийцу, я понимал, что меня чудом спас инстинкт, и продолжал трястись от заполнявшего меня «плохого» адреналина ещё несколько суток. В этом состоянии прошли мои первые допросы, и состояние шока от пережитого усилилось от того, что следователь на полном серьёзе стал обвинять меня в умышленном убийстве, задавая вопросы, но не слыша ответов.
Как проходили следствие и суд – это отдельная история. История дикая и, казалось бы, невероятная, увенчавшаяся убийственным оскорблением в мой адрес, вынесенным, к тому же, именем Российской Федерации. Я много раз пытался найти правильные слова для того, чтобы выразить, каково мне было после оглашения приговора, но так и не нашёл. Моральная травма – очень серьёзная штука, и она всегда индивидуальна. Все стараются таких травм избегать.
Состояние шока и отрешённости длилось очень долго. Общение со следователями и судебные заседания усилили моё состояние полным опустошением. Получив срок за преступление, предусмотренное частью 1 статьи 105 Уголовного Кодекса Российской Федерации, я как бы погрузился в туман отчаяния и безнадёжности, непрерывно прокручивая в голове зверство «потерпевшего» в поисках ответа на вопрос: что я сделал не так?
Именно в таком состоянии я и прибыл в колонию ФКУ ИК-17 – самое отвратительное место, где мне приходилось когда-либо бывать. Абсолютно нездоровая, больная атмосфера лагеря нисколько не способствовали тому, чтобы хоть как-то отойти от потрясения. Наоборот.
Если вообразить такое понятие, как «уровень жизненной энергии», то у меня этот уровень в ту пору стал отрицательным и по модулю почти приблизился к смерти. Я не шучу. Мне казалось, лучше умереть, чем быть оторванным от свободы, от семьи и вообще от всего, что составляет нормальную жизнь. От унижения у меня мутился рассудок, и я представлял собой плачевное зрелище.
023
Нельзя придумать ничего глупее, чем опровергать свой жизненный опыт пустыми словами.
Как и все, я видел множество фильмов и читал множество книг о насилии, подлости, предательстве, бездушии, коварстве и прочих немыслимых вещах, которые не укладываются в голове и свидетельствуют о том, что самый ужасный монстр – это человек. Однако кинематограф и литература никогда не воспринимаются как реальность, которая может случиться непосредственно с вами. Строго говоря, все понимают, что такие кошмары бывают и наяву, но всё равно как-то не верится, пока не столкнёшься…
Вот и я никогда не встречался с настолько циничными и корыстными людьми, кроме как в Следственном комитете и в суде. Я − ну никак не ожидал, что такие люди действительно бывают, кроме как в кино, и что они могут носить мундиры и мантии. После вынесения приговора мне поступило предложение заплатить восемь миллионов рублей, чтобы во время заседания суда апелляционной инстанции переквалифицировать мои действия на самооборону – по одному миллиону за год. «Благо, для этого есть основания», − сказали мне.
Я прекрасно понимаю, что мне очень сильно не повезло. Я не в состоянии поверить, что все они такие. Возможно, я не по годам наивен, но мне легче поверить в то, что сработала какая-то фатальная вероятность, и вокруг моего дела аккумулировались самые гнусные подонки со всего Следственного Комитета, прокуратуры и суда.
Соблазн заплатить деньги был огромный, но я отказался: отчасти интуитивно, отчасти в надежде на вышестоящие судебные инстанции, и решение оказалось правильным: впоследствии я узнал много подобных историй, которые заканчивались тем, что посредники брали деньги, а судебное решение оставалось неизменным. С другой стороны, имеется немало примеров и того, что за деньги можно купить справедливость.
024
Если мы арестовываем человека, он, естественно, нас ненавидит. А если он при этом считает себя невиновным, то ненавидит вдвойне и втройне. А раз ненавидит, значит, враг, значит, виновен. Поэтому, Ваня, я лично считаю злейшими врагами именно невиновных.
Без комментариев.
025
У меня всё время такое чувство, будто сейчас – это совсем не сейчас. И что сам я – не я, а вроде бы кто-то другой. И что здесь – это где-то совсем в другом месте.