Страница 18 из 21
Использовать преимущества представителя власти в служебных целях не возбраняется, и вообще эти преимущества были созданы специально в рамках общественного договора, с этим все согласились. Другое дело, когда преимущества используются в некрасивых целях, или в связи с неумением держать себя в руках, или из побуждений садизма, жадности, невежества. Мусор, в самом безобидном случае, может быть всего лишь нерадивым, халатным ментом, в худшем – уголовным преступником, при оружии, звании и погонах.
Насколько я понял, мусорство затягивает: неиспорченный системой мент-новичёк, настроенный на благородное служение закону, сначала сталкивается с препятствиями, которые удобнее не преодолевать; затем он наблюдает беззаконие и молчит, потому что нельзя вносить смуту и сдавать своих; потόм постепенно впитывает мусорские понятия, и вот он уже рявкает на гражданских. Об этом снято множество фильмов и сериалов.
Кто же относится к ментам?
Прежде всего, все без исключения сотрудники полиции, ведомственной охраны, всех подразделений МВД и Росгвардии. Сотрудники ГИБДД также относятся к ментам, но для них есть специальный, более узкий термин – «гаишники». Сотрудники Федеральной Службы исполнения наказаний – тоже менты. Следственный Комитет – менты. В зависимости от поведения и от обстоятельств к ментам могут быть отнесены также сотрудники ФМС, ФССП и других ведомств. Судьи и прокуроры формально ментами не являются, но среди них существенное количество бывших ментов, особенно среди мужчин, и это не может не оказывать влияния на их деятельность.
Военные к ментам не относятся и пользуются всеобщим уважением: они предназначены для борьбы с внешним врагом. Неважно, надуманный враг или реальный. Неважно, защищает армия интересы страны, народа или олигархии. Важно, что враг – внешний. Военные дают присягу и, в случае реальной угрозы, способны спасти страну и мирное население; и они не кидаются на своих. Отсюда – уважение.
042
Какой ещё смерти может пожелать себе старик, как не плечом к плечу с молодыми парнями?
Уж не знаю, но мне кажется, что это был ребёнок, который, ещё ползая на четвереньках, нашёл где-то старый погон − возможно, отцовский или дедовский. Выцветшие звездочки этого погона, пришитые к жёсткому куску материи, приглянулись мальчишке, и погон стал его любимой игрушкой и сокровищем.
Дед малыша начинал свою карьеру в НКВД и далее служил по той же части; отец также боролся с внутренним врагом, и в конце концов обосновался в Следственном Комитете. Он был непререкаемым авторитетом для нашего пацанёнка. Немудрено, что глядя на отца, мальчишка очень хотел стать милиционером. Они регулярно смотрели вместе ментовские сериалы, и частенько отец восклицал: «Во молодежь пошла!» При этом он трепал сына за плечо и глядел на него с надеждой.
Нашего героя звали Джонни [имя изменено].
Помимо найденного погона, Джонни очень любил нагрудные, в том числе наградные, знаки отца. Но к ним доступ был предельно ясно ограничен: отец строго-настрого запрещал Джонни лазить в его письменный стол, а ордена и прочие интересные штуки вообще были заперты в самом нижнем ящике.
Мальчик рос, и ценность найденного погона со звёздочками росла вместе с ним. К совершеннолетию Джонни с восхищением уяснил себе таинственную и поразительную мысль о том, что менты – это бандиты, а бандиты – это и есть менты. Эти фразы часто звучали на кухне в различных вариациях и запомнились ему как непреложные, реальные истины. Отец и его сослуживцы не раз использовали их в своих разговорах. Часто можно было услышать такие реплики:
− Да срал я на этот закон! Я и есть закон! Что я в протоколе напишу, так и будет!
− Представляешь, этот придурок что-то там вякал про какие-то права! Вот урод! Я его быстро дубинкой угомонил!
− Не-е, братан! Работают пусть всякие упыри! Пускай работают и платят, суки, налоги! Вот мы с тобой − менты, и нам ничего не будет! Главное – не борзеть! Наливай!
− Какая, на хрен, тригонометрия! Какой, бля, Географический диктант! Ты чё, дебил? Тоже мне, профессор!
− Грёбаный йод! Опять завтра с бодуна ехать на эти сраные следственные мероприятия.
– Слыхал, чё президент сказал?! Власть должна быть сильной!
– АУЕ!
– Урурý!
− За Путина!
Воспитание Джонни получил соответствующее. Его мать была тихой, незаметной женщиной.
Милиция была переименована в полицию. По этому поводу был устроен грандиозный праздник, в котором Джонни принимал активное участие: лихое грубоватое веселье отца и его друзей в тот день завораживало юношу до трепета. Уверенность, с которой отец смотрел в завтрашний день, ещё больше утверждала в Джонни намерение стать таким же.
В школе Джонни был твёрдым троечником и с презрением относился к отличникам. Зачем быть отличником, если тебе гарантированы ментовские погоны? В том, что такая гарантия есть, Джонни не сомневался: во-первых, поможет отец, а во-вторых, Джонни взрослел и видел, что новый культ личности уже народился и что страна уверенно превращается в полицейское государство – и это не могло не радовать, так как сулило ему большие перспективы.
Обучение в полицейском училище окончательно укрепило в Джонни веру в себя и в свои возможности. К концу учёбы надо было определиться и выбрать сферу деятельности: торговля наркотиками или оружием, продажа прав и свобод, крышевание бизнеса, рэкет, вымогательство или т.п. Джонни выбрал уголовный розыск и поступил стажером в Следственный Комитет, под крыло к отцу, и здесь открыл для себя простые, но эффективные методы работы с обвиняемыми и подозреваемыми.
Найденный в детстве погон превратился для Джонни в фетиш, и ему это нравилось. Он стал носить его пришитым изнутри к правой штанине. В каком именно месте, я вам не скажу, потому что не знаю.
043
Когда досуг принудителен, разве можно пусть даже намёком осуждать хотя совершенно пустой, но труд!
Проводив Сергея Сергеевича, сдав выпускные экзамены в училище и закончив очередную жалобу на приговор, весной 2014 г. я оказался не у дел. Чтение художественной литературы и занятия английским с соседом я в счёт не беру, так как первое – это само собой, а второе – это не для меня, а для Виктора Александровича. Мне абсолютно нечем было заняться, и я стал стучаться во все двери. Прежде всего, написал заявление в училище на следующий учебный год, на специальность «Электромонтёр по ремонту и обслуживанию электрооборудования». Потόм стал наводить справки по трудоустройству в колонии и выяснил, что можно пойти работать в столовую – мыть посуду, чистить картошку, расставлять на столы баки с едой, потόм их убирать, протирать столы, нарезать хлеб на пайки и т.п. Работа очень нудная и неинтересная, на полный рабочий день. Деньги платят только завхозу столовой и, может быть, нескольким поварам. Остальные работают бесплатно − либо в надежде на поощрение со стороны Администрации колонии, либо исходя из каких-то своих интересов: например, чтобы быть ближе к еде, − такая трудовая деятельность не фиксируется в личном деле.
На промзоне происходит то же самое: можно работать с утра до вечера за несколько сотен рублей в месяц. Чтобы занять должность, предусмотренную штатным расписанием и оплачиваемую в районе 2-6 тысяч рублей, нужно долго карабкаться по «служебной лестнице», терпеливо ожидая своей очереди, либо проявить какие-то качества и свойства, позволяющие перепрыгнуть через бесплатный труд.
Надо сказать, что неоплачиваемая работа в столовой или на промке если и влияет на вопросы УДО, то лишь в том плане, что вам в вину не ставится отсутствие трудовой деятельности, хотя в ряде случаев вас могут обвинить именно в том, что вы работаете бесплатно – с этим я позже столкнулся лично. От промки отвращает также и то, что в ней проскальзывают элементы рабства: ни о каком уважении к работающим со стороны Администрации речи не идёт; напротив, менты так смачно помыкают трудягами, что становится стыдно и за тех, и за других. А если требуется что-то сделать на продажу во внешний мир, менты становятся над вами чуть ли не с хлыстом. Малейшее возражение со стороны работающего осуждённого, пусть даже и конструктивное, может послужить поводом к репрессиям в виде ШИЗО, при этом Администрация напрочь забывает о том, что человек всё-таки работал – год, два или три, − кто сколько.