Кормилец

Игорь вырвал ящик из стола и высыпал его содержимое на пол. Потом второй. За ним третий. И собрался уже бежать в подвал за молотком, как вдруг увидел то, что искал. Ключ лежал прямо перед ним.

Все обошлось.

Сережа не нажал педаль и не потянул за рычаг.

Игорь отвез сына к теще и поехал на работу. Впервые за долгое время он не включил магнитолу. «Девочка в автомате» сама звучала в голове до самой больницы.

32

– Оль, – позвала Лиза одноклассницу с задней парты, – у тебя линейки нет?

Прямоугольник в упражнении по вычислению площади можно было бы начертить и от руки, но перед Лизой стояла не только математическая задача.

Оля Рябова (за глаза одноклассники называли ее Курочка) перешла в четвертый «Б» в сентябре. Она была худой и маленькой. На физкультуре замыкала строй. Хорошо училась. После школы шла в ту же сторону, что и Лиза, но потом, у автомойки, сворачивала вправо. У нее были огромные очки, скрывающие половину лица, симпатичные белые ботиночки из замши и не было друзей.

– Нет, – ответила Оля, не отрывая взгляда от тетради. Лиза вздрогнула. Никто никогда не бил ее по лицу. Но сейчас она чувствовала себя так, словно получила пощечину. «Нет» касалось не только линейки. Оля сказала «нет» интересным разговорам, улыбкам, смеху и многим километрам общего пути между домом и школой. «Ищи себе друзей в зоопарке, сонный Бобер», – прошептал голос Вити Кураева в голове.

– Но… – Оля подняла глаза, и Лизе показалось, что это не одноклассница, а сама судьба повернулась к ней лицом. – Если тебе нужно провести ровную линию, я могу дать расческу. А отмерить и по клеточкам можно.

33

Перед обходом в пустой ординаторской Игорь исписал воспоминаниями две страницы. Потом убрал тетрадь на дно ящика, прикрыв сверху ворохом бумаг. Воспоминания о далеком прошлом действительно на несколько часов оставили его, но на их место пришли другие навязчивые мысли, пыльным ветром закружившиеся в голове.

Черт побери! Забыть ключи в машине, конечно, лучше, чем забыть проверить температуру ядерного реактора. Но суть одна. Ты забыл не только ключи. Ты забыл, что Рассеянность, такая веселая беспечная девочка с огромными белыми бантами в бирюзовом платье, часто приходит вместе со своей угрюмой старшей сестрой, имя которой Смерть.

Обход получился затяжным и бестолковым. К счастью, новых жалоб от больных не поступило, и Игорь просто повторил назначения.

Вернувшись в ординаторскую, он засел за компьютер. Электронные медицинские карты заполнялись медленно и хаотично. Работа шла на автопилоте. Голова отказывалась думать о пациентах. Запертый с утра в машине сын, дважды неверно прочитанная фамилия больного (Шматченко вместо Шетенко) и вдруг ставший похожим на Дерево счастья рисунок обоев – все свидетельствовало об ухудшении состояния. Четырнадцать лет назад в нем поселилось сумасшествие. Микроскопическое, но растущее. И теперь он чувствовал себя как нагулявшая беременность школьница, упустившая крайний срок для аборта, оставшаяся один на один с чужим, никому не нужным ребенком внутри себя.

Когда Игорь поставил точку в диагнозе Хамцовой, в ординаторскую вошел Перов с мятым листком бумаги.

– Звонил начмед. Требует график дежурств до конца года, – сказал заведующий отделением, обращаясь ко всем сразу. – У нас десять минут на обсуждение.

– Так мы уже обсуждали, – сказал Ситников. – Полгода назад. Даже подписывали что-то.

– Недообсудили. – Перов расправил бумажку. – Дежурство с тридцать первого на первое тоже относится к этому году. Желающие есть?

Желающих не было.

– Отлично. Тест на вменяемость прошли все, – сказал Перов, выдержав паузу. – Переходим к тесту на профпригодность.

«Хреновые у тебя тесты, Константин Ильич», – подумал Игорь и еще раз для верности взглянул на обои. Так и есть. Вместо орнамента он по-прежнему видел Дерево.

– Меньше всего дежурств у Шпака и Прохорова.

– Я не могу, – моментально среагировал Шпак и посмотрел на Игоря, улыбаясь. – Жена не пускает. Сына нянчить надо.

Новогоднее дежурство было положено ему как самому младшему в коллективе, и отказ Алексея был приглашением шутливо поторговаться. Все, включая Игоря, понимали это. Но голова вдруг еще сильней наполнилась какой-то мутной чушью. Пыльный ветер вдруг превратился в пыльную бурю, поющую женским голосом. «Как здорово, Игорек, что тебе досталось это дежурство. Мы вдоволь потрахаемся. И подыхающий хрен за стенкой снова подпоет нам». Этот женский голос был ему знаком, хотя он и не слышал его много лет.

– Я подежурю, – вдруг осипшим голосом проговорил Игорь.

Улыбка на лице Шпака поблекла и исчезла.

– Андреевич, ты что? Я же пошутил.

– Ладно. – Игорь готов был дежурить каждый Новый год до самой смерти, лишь бы поскорее закончить этот разговор.

– В общем, так, – подытожил Перов, глянув на часы. – Я записываю Прохорова, а там сами разбирайтесь.

Игорь вышел в коридор следом за Перовым. Пузырек «Элавила» в кармане опустел еще вечера, а кавардак в голове все разрастался. До аптеки было пять минут ходьбы. Можно взять таблетку у медсестры, но лишние разговоры ни к чему.

Сзади его окликнул Шпак:

– Андреевич, ты обиделся, что ли? Конечно, я подежурю.

Игорь остановился и повернулся лицом к Алексею. Отличный парень и хороший врач. Но сейчас не время для объяснений.

– Да я понял, Леш. Просто задумался о своем. – Игорь подошел и похлопал коллегу по плечу.

Или время? Самый подходящий момент для откровенного разговора.

Кто знает, насколько субъективна его теперешняя самооценка? Возможно, вместо успокоительного следует пропить курс тяжелых нейролептиков. Шпак, несмотря на молодость, отличный специалист. Он точно сможет помочь. И он не станет трепаться, даже если диагноз окажется за рамками будничных расстройств. Да, на некоторое время придется забыть о работе. Может быть, даже на долгое время. Может быть, даже навсегда. Но отказ от лечения – это дальнейшее погружение в болезнь. Это же очевидно.

«И все же я не могу это сделать», – оборвал себя Игорь. Мысль о признании вдруг показалась тяжелой и постыдной. Как будто не своей. Как будто теперь вместо Игоря думал совсем другой человек. Или даже не человек, а кто-то, у кого на Игоря были свои планы.

34

«Запись 8 от 1.10.2017 г.

Я вдруг понял, что собираюсь писать о том, что случилось здесь, на этом самом месте, четырнадцать лет назад. Здесь был шестой кабинет. Площадью он был меньше примерно на треть. Где-то в две тысячи восьмом сломали перегородку между кабинетом и процедурной, и ординаторскую перенесли сюда.

Я разговаривал с Шматченко. Накануне у него случился приступ. Тяжелый, как в день нашего знакомства. С полным преображением и слуховым бредом. Успокоить его удалось дополнительной пригоршней соли, которую по моей просьбе Миша принес из столовой. Я искал возможные причины этого срыва, не находил их и готов был списать его состояние на сезонное обострение. До конца осмотра оставалось несколько минут, когда зазвонил телефон. Это была Марина.

– Зая, привет. Я заканчиваю. Можешь чуть-чуть подождать? Я перезвоню…

– Нет. Не могу.

– Что-то срочное?

– Да, Игорь. Очень срочное. – Ее голос был резким и высоким. На грани плача. – Наш ребенок мертв. Это достаточно важно для того, чтобы ты выделил мне минуту?

Помню, как я встал со стула и отошел от стола. Кровь ударила в голову. Она точно сказала «мертв»? Я не знал, как переспросить.

– Что случилось?

– Мне сделали контрольное УЗИ и выписали. Сохранение закончилось, потому что больше нечего сохранять.

– Так сказала врач?

– Нет. Она сказала, что ситуация крайне тяжелая и надо быть готовым ко всему. Но я прочла заключение.

Шматченко сидел на стуле напротив и внимательно рассматривал линолеум под ногами, чуть развернув голову ко мне ухом. Линия его рта мелко гнулась вслед за разговором, невольным слушателем которого он стал. На словах Марины «наш ребенок мертв» правая бровь поднялась заметно выше левой. Я приоткрыл дверь, чтобы выйти в коридор, но там стоял такой гвалт, что я поторопился закрыть ее обратно.