Страница 58 из 83
Надрывный, захлёбывающийся кашель прерывает говорящего.
Кашляет – Яска.
… а ещё была – Женщина-из-Снов:
- Кто ты и что ищешь здесь? – тихо спросила она.
… серебристый плащ, невысокая фигурка, широкий капюшон скрыл лицо, только седые пряди длинных волос выбивались из-под него…
- Не бойся меня, - сказала она. – Я просто расскажу тебе одну сказку.
***
Ронья решительно взлетела по лестнице. Там – за высокими стенами – бушевала весна; там – манили жемчужно-розовой грёзой яблоневые сады; захлёбывались песней птицы; там кружилась голова от свежего неистового ветра, чистого – как родниковая вода; как предчувствие – расцвета…
…Тирсэ, сестрёнка, я – открою запертые двери, заколоченные наглухо окна – твоей души; если будут замки – что ж, я разобью и замки – по праву молодости и жизни…
Яска, согнувшись, сидела на постели. Карниэ деловито взбивала ей подушки, укутывала худые плечи в пуховый платок – от открытого во всю ширь окна тянуло холодом.
Ронья замерла на пороге.
Это не могло быть правдой; эта – не могла быть Ясс. Тряпичная кукла и та скорее была бы похожа.
- Ну, дыши же, - хлопотала нянюшка. – Дыши глубже, свежий воздух – он всем полезен. Даже тебе.
Ронья медленно, стараясь не издать не единого звука, проскользнула внутрь. Карнариэ, конечно же, заметила её, недовольно покачала головой.
- И чего пришла? Сама знаешь – не до тебя тут… Беги, играй.
Ронья упрямо вздёрнула подбородок и села рядом с сестрой. Взяла за худую, полупрозрачную руку, заглянула в осунувшееся лицо, в тусклые, пустые глаз, окружённые зеленоватыми тенями., провела кончиками пальцев по тщательно причёсанным – как никогда не бывало прежде – волосам.
Карниэ вздохнула:
- Ох и возни с этими её косами… Надо бы обстричь, конечно, да рука не поднимается – что от неё тогда останется-то?
- Карниэ, что с ней? – шёпотом спросила Рони. – Она будто… будто спит?
Няня досадливо отмахнулась.
- Что-что…Умом тронулась, вот что. И раньше не большого рассудка была, в спокойной жизни, а как первая беда – так и вовсе сломалась.
- Как сломалась? Как это? Она – умрёт?
- Не знаю, - честно ответила женщина. – Может быть. Хорошо бы если так…
Ронья Эмметская нахмурилась.
- Не нужно обрезать косы. Я сама буду их расчёсывать – каждое утро и каждый вечер.
***
Синнорэндэ.
… только – родное-родное, знакомое до мельчайшей чёрточки лицо, мертвенно-бледное теперь с застывшей на устах – такой любимой – улыбкой – такой светлой; ал’ана аст кеннэ ньа кирэи – вот и всё, что осталось: чужая песня на чужом наречии; как заклинание: ат-ласса ри-иаэ ан-эвэннэ айа ан-гил…
…луна тарэ-нэммэ дьиэринэн
эйт-кирэи ньа тэвэльо рьиа…
***
- Что она делает, Тааль? – горячечный встревоженный шёпот.
Шуршание шелков, прохладное переливчатое неизменное – как течение величественной реки – Эантинэ – мерное, ровное – неодолимое…
- Она? – изысканно заломленная бровь. – Она убивает себя. И у неё – неплохо получается.
- Откуда? Тааль, каньа моя, откуда в ней – такое?
- Смешанная кровь, Тэвьо – ответила совсем уж непонятно. – Смешанная кровь.
Я – просто ветер,
и за это –
ты не в ответе.
… Иногда она выныривала на поверхность из полусна-полубреда – слышала голоса, даже разбирала отдельные слова, но очнуться полностью себе не позволяла. Незачем было. Там – в мутном омуте грёз – было правильнее. Время лечит – так говорят; её же время замкнулось в кольцо, которое собственными усилиями она сжимала всё крепче, всё плотнее – чтоб не вздохнуть.
***
Чёрное и ало-золотое: огонь и обсидиан – песнь ярости и гордости, Йэрдэиа – на самом востоке Диг Нэл. Древняя нерастраченная мощь, пламенная кровь земли – народ йэрдннэ, особый, сторонний среди йалэттов. Другой язык, диковинные нравы. Там, где прочие предпочли бы тихое раздумье и созерцание, здесь выбирали – стремительное действие, страсть и порыв. Оттого и сложено о них – горевших ярко, да сгоравших быстро – больше песен, чем о любых других героях былых времён. Именно йэрдннэ первыми сумели противостоять клыкам и когтям оскиннэйн, стали живым заслоном, не пустили серых дальше черты, позже прозванной Границей Пламени.
Долгой была та война. Йалэттам пришлось учиться у чужаков жесткости, ненависти и мести – тому, чего не было ни в Уумаре, ни в Диг Нэл прежде. Эти дары оскиннэйн принесли с собой, и понадобилось много времени, прежде чем их сумели оценить по достоинству.
Для йалэтта убить живое существо было – наивысшим преступлением, возможным только для спасения жизни, да и то – не своей. Лишить бытия разумного, равного себе – вовсе было неслыханно.
Оскиннэйн, оборачивавшиеся в подобных огромным волкам тварей каждое полнолуние, убивали легко: и разумных, и неразумных. Зверь, таившийся в душе каждого из них, требовал чужой боли и крови, и они слепо следовали его желаниям.