Страница 56 из 83
Только – поздно.
Хруст снега и битого стекла под сапожком – яркие осколки – всё, что осталось от солнечных витражей Ойор Аэс, давней гордости искусных местных мастеров; витражей, хранивших всю историю рода Эанэ – со времён сгинувшей Нортайи, наверно…
Она ушла ото всех, не желая слушать ни рассказов, ни сочувствия. Ушла одна, поднялась по крутой тропке к замку – к тому, что от него осталось, села среди развалин, подставила горящее лицо острым мелким снежинкам.
Тёмные головешки, стылый белесый пепел…
Не цвести элгилю в колдовском лесу…
А ведь если бы – повернуть колесо времени вспять – удержать, не пустить, поперёк порога лечь, чтобы не было – красавицы Алгэ – тонкой вышивки на платье – такой прекрасной-прекрасной любви, ради которой не жаль – против всего мира пойти – не было бы - развалин вот этих, где она теперь воет от боли, от запоздалого понимания, что можно было сделать, чтобы этого ничего не было – ничего…
Есть такая песня о той, что могла отмолить любимого у жестокой смерти, да промедлила, зазевалась – не успела добраться вовремя.
.
Больше нет ничего.
Только время всё бьётся в пустое окно...
Больше нет ничего...
Обрушаются в реки мосты за спиной!
Больше нет ничего:
каждый шаг — по золе, горький ветер и дым...
Больше нет ничего,
ни небес, ни меня — только пламя и ты.
Я сгораю свечой,
глупым воском в израненных пальцах твоих;
память, тьма и в насмешку дарованный миг -
тосковать-то о чём?
Больше нет ничего!
Отпусти меня! Дай мне уйти по волнам!
Больше нет ничего.
Корабли мчат сквозь морок вины и вина...
Больше нет ничего:
чёрной птицей кружу над твоею землёй -
будь навеки он проклят, зловещий полёт...
Больше нет — ничего.
Это было давно
Старая, йэльтская ещё песня – говорят, та, что её сложила, была – морской девой, с горько-солёной кровью и ветреной душой; ради одного в целом свете бросила она всё, что имела и стала жить, как все – на земле.
Но земная жизнь – не всегда похожа на сказку, дней неприметных в ней больше, чем дней счастливых; не вынесла, затосковала, построила быструю лодку, похожую на птицу, ушла бродить под звёздами, искать новые земли, обещала – вернуться…
Не успела.
Война оказалась быстрее, а он – тот, кого она любила – был воином.
Синнорэндэ – баллада отчаяния.
Больше нет ничего:
ключ в руке, но навеки потеряна дверь.
Больше нет ничего -
я рисую следами по жухлой траве.
Больше нет ничего -
всё сгорело в мгновенье сплетения рук.
Больше нет ничего.
Только голос дрожит на жестоком ветру...
И разбито окно,
расплескалось стекло колдовских витражей;
судьба требует новых отчаянных жертв,
и в сумятице снов
больше нет ничего.
Нет ни ночи, ни дня -
твою душу пожравший безумный огонь
ненасытным драконом идёт сквозь меня -
больше нет ничего.
Больше нет ничего:
я обласкана нынче самой пустотой.
Больше нет ничего.
Обречённость садится за праздничный стол
городить чепуху
про бестактность надежды и призрачность крыл,
и покатится камнем с железной горы
сердца горестный стук.
Больше нет ничего -
мы с тобой разминулись на этой земле,
разделила нас пропасть пространства и лет -
больше нет ничего, ничего, ничего
больше нет, больше нет...
Это действительно было давно...
Назад Яску уже несли.
Нашёл её Лассан, попробовал растормошить – не добился ничего кроме слёз, безмолвных, беззвучных.
Ни горячее вино, ни тёпло очага – не вернули её к жизни. Когда иссякли и слёзы, канн Эстэвэн, до того пытавшийся утешать, говорить, велел укутать её потеплее и так и везти в Яшмет.
«Дома – разберёмся» - сказал.
Яска видела, понимала – что кто говорит, что делает. Только это больше не имело значения.
Происходящее с её телом – её больше не касалось. Это был так – оболочка, пустая и безжизненная, которую требовалось скинуть, чтобы суметь – лететь.
Дома – у её постели перебывали Ронья, Дед, Карниэ, Карек, мальчишки-приятели – никого не желала ни слышать, ни видеть, ни даже прогонять – какая теперь-то разница?
Вокруг была тьма, и эта тьма поглотила и Яшмет, и замок, и всех живых и – не живых – всё скрылось в её ненасытной утробе.
снова снег
в ладони мне
лёг с листа и
не растаял…
**
Дни сменялись ночами, весна вступала в свои права.
Те слёзы – были последними.
Яска не выходила из комнаты, редко-редко поднималась с кровати.
Ухаживать за ней приходила Карниэ, иногда забегала Рони или Мэор. Яска не замечала никого. Медная оболочка, прячущая пламя души, на поверку оказалась шелухой, за которой – пусто; растереть в пальцах и забыть…
… всё – впустую: грёзы о несбыточном, морок надежд, морока исканий – вот чем были эти годы – рядом; вот чем могли быть – годы – врозь, если бы только знать, что ты ещё есть где-то на этой земле, чтобы можно было прокричать в распахнутое окно весеннему ветру: как ты там? – без меня? – пусть и не получив вовсе никакого ответа;