Страница 33 из 83
Они шагали – по колено в высоких травах, вокруг рдели алые венчики саэхэнн, а пыль, осевшая на подошвах башмаков, была золотой – пыль эстэффа, пыль Яшмета, благословенной Земли Холмов…
Гэлл расстелил на нагретом склоне плащ – здешний, подаренный Яской: итаэрраэ из непроглядно-чёрной шерсти, словно сотканный из самой тьмы. Они сели лицом к Востоку, к Кеории, бывшей непременным предметом всякой их беседы. Гэлл запыхтел трубкой, Яска свернулась клубком, как котёнок, замерла. Молчали. Смотрели в высокий и чистый купол небес.
Яска вдруг вздрогнула, словно от невидимого неприятного прикосновения. Урос легонько дотронулся её плеча – успел уже привыкнуть к её повадкам – иногда ему (страннику, поэту!) казалось, что просто тело её не удерживает огня, рвущегося из души. Это было не только красивой метафорой, скорее – ощущением: ещё немного и хрупкая скорлупка треснет, выпуская на волю – что? Ответ на этот вопрос занимал мысли каждый миг, проведенный в Яшмете.
Спутницу его волновало другое.
- О чём ты думаешь, Гэллирэ? – спросила так тихо, что урос не сразу распознал слова – шёпот ветра в седых прядях ковыля запутался – и всё.
Когда понял – усмехнулся.
- О тебе. О Яшмете. О чудесах Дороги, которая занесла меня сюда. О чём же ещё?
- Врёшь, - она покачала встрёпанной головой, в голосе прорезалась саднящая хрипотца. – Вы все врёте. И все думаете о ней. Даже Дед любит во мне её, лепит меня такой, какой запомнил её когда-то, какой знал её ты – и только. Вы все думаете, что она – какая-то волшебная, чудесная, что одно то, что вы когда-то были с ней рядом, говорили – уже чудо какое-то. Вы все дурачьё, ходите кругами, уверенные, что уж вас-то она запомнит, узнает, не прогонит. А она – йирэдэ, звонкий лёд… Не пытайся с ней встретиться – ты же для этого остался, да? – она до себя никого не допускает.
Яска усмехнулась – неожиданно не по детски, не с затаённой обидой на равнодушную, не любящую мать, а с застарелой, привычной злостью.
- Я хочу, чтобы ты взял меня с собой, Гэлл-урос, - сказала, не дав додумать, поймать за скользкий хвост мелькнувшую было догадку.
- Куда, Ясенька? – спросил, не сильно интересуясь ответом: разве в жизни, которую представлял себе этот ребёнок, могло быть что-либо прекраснее снежных пиков Ан Милонэн и чащоб Кеорэна?
Она закусила губу на миг, явно собираясь с духом, а то и припоминая старательно сочинённую речь, а потом заговорила быстро-быстро, совсем уж картинно заломив длинные руки.
- Я всё решила. Я этого хочу больше всего на свете. Чтобы – голос Восточного Моря, ты же понимаешь, да? Я знаю: он как птица бьётся в запертые ставни души – больно, страшно… Я хочу – прочь отсюда. Там, - Яска махнула рукой в сторону, противоположную быстро садившемуся светилу, - где древняя тьма вековых лесов, где острый клык Фэсса Кайракэ пропорол холодное небо, где белые города, которых я никогда не видела… Я жить хочу, Гэллирэ. Там же столько жизней, любая могла бы стать моей, стоит лишь сделать шаг – ты же сам все знаешь, ты же урос. Как вы там поёте в своих песнях: сквозь бездну душ, по чужим дорогам, искрами-звёздами смеха, через марево дождя – навстречу упрямой вере, полетишь? Я – да! – она вскочила, размахивая худыми руками, словно и вправду пытаясь взлететь в стремительно темнеющее небо. На какой-то миг Гэллу показалось, что правы городские сплетницы, заклеймившие рыжую каннку безумицей.
Ковыль шелестел, словно волны. Урос мучительно подбирал слова подходящего ответа, а на ум вместо этого шла старая сказка, не из тех, которыми он сам потчевал встречников, а случайно услышанная от кого-то другого…
- Я прошу, - повторяла Яска, - возьми меня с собой. На Восток. Он ведь был там, понимаешь? Он по тем дорогам ходил, тем воздухом дышал. А я – что? Венки в холмах плела? Всё было без меня.
Гэлл открыл было рот, чтобы спросить, кто такой этот загадочный «он», но не успел. Потому, что понял, кем была она. Внезапная догадка была столь очевидной и в то же время немыслимой, что у баечника пересохло горло. Яла Сиэллэ! – быть не может…
Не может?
…но есть: медное, звонкое тело-скорлупа, узилище, вместилище всепожирающей внутренней сути, растущей, крепчающей с каждым днём – ещё немного и тонкие стены плоти не выдержат давления, треснут, расколются, выпуская на волю – что? Кого?
… словно нестерпимым жаром дохнуло в лицо, опаляя и иссушая, зноем, пустыней, раскалённым ветром; глаза слепило – сонмом кроваво-багряных бликов от лучей заходящего солнца, отразившегося в покрывавших распластанные крылья чешуйках брони; сейчас минутная слабость, временное помрачение схлынут, сойдут на нет, и древний кошмар, под чьими ступнями плавится земля…
Не веря, не желая верить – признайся, урос: ведь тебе – страшно? – поднялся и сделал шаг к тоненькой фигурке, ошеломлённый, потрясённый собственной столь долгой слепотой, испуганный своей же прозорливостью. Расхохотался: ему вдруг представился весь тот безграничный ужас, который обрушится на обычных яшметцев, когда они узнают, что тревожное ощущение, всякий раз накатывавшее на них в присутствии рыжей Яски, имеет под собой такие основания. А ведь они не могли не почувствовать совсем уж ничего до сих пор! Им просто не хватило необходимых знаний – имперские айлаты так упорно искореняли все пережитки прошлого, что даже в вольных землях вроде Нэриаэаренны не сохранилось ничего кроме сказок, песен и обрывков легенд. А зря. Потому что ему самому, Гэллу-бродяге, виделось теперь нечто иное, знать бы теперь, что делать с такой удачей... Потому что в самом причудливом сне он не ожидал встретиться с чем-то подобным, а уж наяву – только на страницах древних книг, читанных в том же Ингилоре Кеорийском, последнем оплоте тайных знаний, что их дракон сожрал! Но здесь – в спокойном, сказочно мирном Яшмете… Может, дело было как раз в том, что – сказочном?