Страница 29 из 83
Яшмет. Нэриаэаренна.
657г.
Шаг.
Ещё шаг – неверный, зыбкий, балансируя, словно канатоходец над пропастью. Слепой канатоходец…Хорошо, что она просто не умела бояться.
Меднокрылая…
Урос пришёл с Востока – обычный зеленоглазый бродяга без крова над головой и гроша за душой – мало ли их шляется дорогами Уумара? – длинный, нескладный, покрытый пылью с головы до пят, с тощей сумкой за плечами, спутанные космы непонятного цвета вызолотило солнце… Шагал по серебристым, ковылём покрытым склонам, запрокинув к небу обветренное лицо, дышал пряным запахом трав, слушал, осматривался. Нечаянно свернув в сторону от больших дорог, он оказался в небывалой, в сказочной стране, имя которой – неведомо, что означавшая смесь наречий – было – Яшмет.
Земля Холмов - по-другому. Нэриаэаренна.
Он раньше слышал о ней – невозможной, свободной, несуществующей – от встречников у случайных костров своего бесконечного пути. Говорили – где-то есть такая; говорили – никто не мог её найти; говорили – Страна под рукой Княгини. Он не верил – он был урос, сам знал таких баек – ночами напролёт слушай… Ещё говорили: благословенная.
… Огромное море седого ковыля, волны-холмы, резкий прохладный ветер, колдовская вязь высоких стеблей под его прикосновениями, говор ледяных ручьёв, белые созвездия-венчики цветов, жемчужная лазурь высокого северного неба…
Он шёл – куда глядели глаза – от одного пастушьего костра к другому; их было много здесь, и ни одного селения, ни деревушки, ни хутора. Пастухи: высокие, ясноглазые и светловолосые сурсы – бродягу встречали с немалым удивлением – путники здесь были в диковину - но вполне дружелюбно, без тени настороженности, свойственной жителям срединной Аэнны. Открытые, улыбчивые, но при этом немногословные – от здешних людей словно веяло уверенностью, надёжностью и радостной силой. Урос говорил, расспрашивал и – не понимал.
Здесь – на Севере…
Была страна, где по-прежнему верили, что завтрашний день будет не хуже вчерашнего, небо – останется высоким и чистым, а дети вырастут красивыми и здоровыми; страна – где хранили горячечную преданность заветам предков, слагали и пели песни о великих героях прошлого: длинные, изобилующие подробностями, захватывающие мельчайшие детали. Такой здесь была жизнь… Эти люди действительно думали, чувствовали, поступали так и представить себе не могли, что где-нибудь ещё может быть совершенно иначе.
Он шёл…
Видел – табуны долгогривых коней, стада чёрных лохматых коз; видел – серебристо-зелёное море трав под быстро плывущими в небе белоснежными облаками; чувствовал – здесь иначе, и не мог объяснить – почему…
А над ковыльными волнами, будто рифом вздымался единственный город, золотой-золотой, словно из какой-то сказки: неприступные стены, сложенные из редкого северного камня, эстэффа, который ночью светился сам по себе, а тепло, по словам местных жителей, излучал даже зимой, в самые жестокие морозы; сверкающие шпили, пронзающие небо; серо-стальные стяги, плещущиеся на ветру; точёные зубцы высоких башен; и – чёрные ворота, на которых – символом этой ставшей явью грёзы – светлый, ломкий, удивительно тонкий стебелёк ковыля – эммет…
***
Его – чужака, оборванца – пропустили, почти ничего не спросив. Он усмехнулся: странный народ. С недоумением вступил на жёлтый камень мостовой – всё тот же эстэфф. Здесь пряное дыхание холмов смешивалось с другим, сладким, хмельным, медовым – потом урос узнал, что это благоухали яблочные сады, равных которым не было нигде в Уумаре… Узкие извилистые улочки сплетались в искусное кружево, бесчисленными ручейками сбегая к сердцу города – древнему замку; на стенах расцветали колдовские цветы – написанные яркими красками; с резных ставен таращили глаза смешные деревянные зверёныши; на покрытых черепицей крышах расправляли птичьи крылья флюгера, а над каждым крыльцом был охранный знак – подкова, колокольчик, букет сухих трав. Шумела вода, звенел детский смех, где-то стучал кузнечный молот…
И – удивительное небо Севера смотрело в лицо.
Нагулявшись – улочками, лестницами, мостами-переходами – урос вышел на площадь: маленькую, местами заросшую густым бархатом мха и тёмно-зелёными плетьми плюща. Опустившись на широкую каменную ступень перед пустовавшим помостом (позвольте, а куда делся Завещанный Символ Победившего Вечность? Ему разве не положено здесь быть?), бродяга достал из сумки замызганный узелок, развернул серую лепёшку – последнюю из Энкаибрэнского запаса, такие: с орехами и пряностями - пекли только там; призадумался, где бы раздобыть воды…
Фляга неожиданно возникла перед самым его носом.
- Пей.
Он поднял глаза. Рядом стояла девочка – лет девять-десять, не больше, невысокая, худенькая, в вылинявшем, истрёпанном платье, по плечам разметались тяжёлые пряди медно-красных волос, длинных, закручивавшихся ниже колен жёсткими кольцами. Стояла, перебирая длинными пальцами тесёмку на широком рукаве, улыбалась светло и радостно, как все в этом сказочном краю. Обычный ребёнок. Вот только…
Урос открутил крышку фляги, отхлебнул – внутри был яблочный сок, густой, холодный и очень сладкий.
- Кто ты? – спросил, сощурив много повидавшие глаза.
- Я? – она обошла бродягу кругом, села напротив, заглянула в глаза. – Яска, конечно. Я – дочь эмметского канна. Вторая.
Урос недоверчиво хмыкнул, успев рассмотреть и исцарапанные босые ноги и заплатки на стареньком льняном платьице. Неожиданно подумалось, что она и на северянку-то вообще непохожа: смуглая, рыжекосая.... Некрасивая: слишком узкое, длинное лицо с острым подбородком, густые, почти сходящиеся на переносице брови, тонкие губы, длинные и худые руки, но – удивительно нежные, огромные глаза, чуть раскосые, с резко взлетающими к вискам внешними уголками. Бродяга-урос был сказочник и поэт, как полагается, поэтому потом он будет рассказывать встречникам, что увидел в этих глазах: яшметский ковыль-эммет, серебристый, ломкий, и солнечные лучи, отразившиеся в тёмно зелени старого пруда, и ветер в лицо… ветер…