Страница 52 из 57
- Ох, джигит! Ох, молодец! И нос у него с горбинкой, и губы как лук изогнуты, а брови как стрелы, а глаза как молнии! Это чей же красавец такой, погибель девичья растёт, – речитативом выводила бабушка, завернув мальчика в мохнатое полотенце и ласково его вытирая. – И нечего тебя кутать, здоровее будешь, солнышко лучше любой одежды тебя согреет, а бабушка накормит, молочком напоит, вырастешь настоящим мужчиной, крепким как скала.
Этери стащила с него полотенце и подсунула мальчику кружку с комковатой домашней простоквашей. Алаш взял кружку обеими руками и долго не отпускал, втягивая в себя прохладные кисловатые комочки, от которых проходила тошнота. Он выпил всю кружку (а дома в рот её не брал). Одобрительно улыбнувшись, Этери взяла мальчика на руки и понесла наверх, спать. Алаш, измученный длинной дорогой и наевшийся до отвала (в поезде его укачивало и мутило, он отказывался от еды, и Маринэ поила его сладким чаем, ненавидя мужа за то, что не отправил их в Абхазию самолётом) засыпал у неё на руках, на мать даже не оглянулся. – «Бебо, чаасцви мас тбилад!» (бабушка, потеплее его одень!) - прошептала ей вслед Маринэ.
Бабушка Этери права, - устало думала Маринэ. – Пусть её Алаш спит как когда-то она сама, на земле под чинарой. Не простудится, земля летом тёплая. Всё равно ему будет здесь лучше, чем в их доме, который давно перестал быть для неё домом… Маринэ вздохнула, и вспомнив о деньгах Кобалии, полезла в чемодан…
- Ох, ты шутишь, столько денег, неужели настоящие? Да нам их на три века хватит, столько не проживёшь!
- А ты проживи, бабушка. А денег я вам ещё привезу, у Кобалии много, он мне даст… лишь бы Алаша никогда не видеть. Ты постели мне, ужинать не буду, я устала очень, а вставать рано, завтра обратно в Москву, билет куплен.
- Как? И погостить не останешься? – всполошилась Этери.
- Не останусь. Я с ним не спорю, бабушка. Сказал, завтра, значит, завтра поеду… Летом приеду, если он меня отпустит. Это не его сын, это сын Отара, бабушка, у Алаша его глаза, его лицо. Отар о нём не знает, он далеко... Но он со мной.
Колыбельная
Маринэ на цыпочках вошла в комнату. В комнате было темно, но в окно проникал лунный свет, и когда её глаза привыкли к этой непривычной, не московской темноте, Маринэ увидела как спит её Алаш – укрытый тёплым пушистым пледом. Щёки у него раскраснелись, ему было жарко. Маринэ стащила с него плед и надела на него – сонного – пижамку. Алаш длинно вздохнул во сне. Маринэ села на кровать и тихонько запела колыбельную, которую пел ей отец, когда она была совсем маленькой: «Нами… нами… калёму мораки. Нами… нами… кимису глика».
Колыбельная была греческой, Маринэ помнила сонно-ласковую музыку и тягучие, тёплые, убаюкивающие слова, от которых становилось хорошо. Слова Маринэ «перевела» сама, и теперь пела сладко спящему Алашу, незаметно для себя перейдя с греческого на русский:
Дрёма, дрёма проходит по дому,
Сладко шепчет в ночи тишина.
Всё, к чему прикасается дрёма
Замирает в объятиях сна.
Дрёма, дрёма гуляет по дому,
Зажигает в окошке луну.
День прошёл. Я его ещё вспомню,
А сейчас я немножко вздремну…
Звёзды, звёзды на небе сверкают,
Кружат, кружат в ночи хоровод
Звёзды в гости тебя приглашают,
Баю-баю, ложись – и в полёт!
Где-то там, на зелёной поляне
Под сиреневой сенью лесов
Капитан посадил свой корабль,
Средь сверкающих сказочных снов.
В лунном блеске светилась поляна,
И стоял на ней сказочный дом,
И дорога к нему пробежала
Лунным голубоватым лучом…
Там красавица Дрёма сидела
В сарафане из светлого сна.
Под иконой лампадка горела
И в окошко светила луна,
Ночь соткала из звёзд одеяло,
Прикоснулась неслышно рукой,
И сомкнули над миром объятья
Тишина, и любовь, и покой…
Дрёма, дрёма качает кроватки,
Дрёма сказку расскажет без слов.
Пусть ваш сон будет крепким и сладким,
Спите, детки, счастливых вам снов!
Маринэ придумала свои слова, а какими были настоящие – она не знала, понимала с пятого на десятое, отец так и не перевёл ей, с укором подумала Маринэ, а больше ничего не успела подумать. Заснула.
И не слышала, как в комнату вошла Этери, с кувшином воды в руках. Этери стащила с неё джинсы (Маринэ не проснулась), опустила её ноги в таз с тёплой водой и долго поливала из кувшина и ласково гладила каждый пальчик. «Маринэ, завтра ты уедешь и мы с тобой долго не увидимся… Я знаю. Дай мне вымыть твои ноги, усталые от долгой дороги, пусть к ним вернётся сила, пусть они отдохнут в родном доме».